Решением проблемы рационализма и либерализма для Ньюмана является понимание университета как «империи знаний», в которой четко разделены компетенции разных наук, а структура и метод образования соотносятся с авторитетом богооткровенной доктрины и духовной иерархии во главе с римским папой. «Свободное исследование» и «частное суждение» ученых должны быть подчинены и ограничены авторитетом. Именно эту задачу решает структура ньюмановского университета, в частности отношения между теологией и «индуктивными науками» (физикой, историей, политэкономией и другими, опирающимися на опыт) должны строиться аналогично отношениям духовной и светской властей по понятиям римской церкви.
Решение А. С. Хомякова было иным. Он так же, как и Ньюман, говорит об угрозе вере со стороны науки, основанной на «немецком суеверии» и стремящейся заменить все истины Божественного Откровения текущими научными данными, и считает, что эта опасность проистекает из абсолютизации науки и научного метода, ошибки, «к которой склонны преподаватели по своему ремеслу, а ученики по молодости, доверчивости и самой любви к науке». Средство для преодоления этой ошибки, однако, заключается не в акценте на авторитет, но в большей открытости школы семье и обществу верующих: «Семейство и общество должны иметь свободный доступ в училища, особенно высшие. Суеверие в науке и безверие в религии не распространятся и не устоят перед надзором общества верующего (ибо таково еще большинство), общества, уже знакомого с наукою, и для которого она не имеет ни соблазна новизны, как для учеников, ни соблазна ремесленности, как для преподавателей»[1381]; «Семье в лице ее старших членов, должен быть открыт доступ в самые недра училищ; ибо ни деканский присмотр, ни инспекторское подслушивание, ни ректорская проверка не могут заменить бдительного присмотра семейного общества <…> обращать воспитание юношей в какую-то тайну для их семей есть дело неразумное»[1382].
Такая установка на «открытость», если не сказать, на «демократизм» концепции образования у Хомякова весьма отличается от ньюмановского авторитаризма. Как не трудно заметить, она тесно связана с его пониманием Церкви, которая для него есть носительница высшего учения и высшей «образованности» (если использовать выражение Ивана Киреевского). Было бы неправильно, однако, противопоставлять этот «демократизм» идеям монархии и иерархии, как это делали некоторые недоброжелатели славянофилов, в том числе отец-иезуит Иван Гагарин. Хомяков, безусловно, признавал необходимость иерархии в Церкви и, с другой стороны, был глубоко предан государю и монархическому принципу русской государственности. Парадоксально выражаясь, можно сказать, что Хомяков был за монархию и демократию одновременно.
Церковь и образование
Для понимания концепции образования Ньюмана и взглядов на науку и образование Хомякова особое значение имеет различие в их понимании истины, точнее, условий ее познания. И Ньюман, и Хомяков, признавая ошибочность рационализма, подчеркивают, что для приобретения полноты истины недостаточно каких-либо субъективных усилий и человеческого разума. Истина превосходит индивидуальный разум и требует чего-то большего, чем «свободное исследование», хотя свобода необходима на пути к Истине. Поэтому познание полноты Истины достигается не в науке, дающей лишь частичные истины, а в Церкви.
Для Ньюмана это означает необходимость подчинения «вселенскому» церковному авторитету, что на практике означает подчинение иерархии (епископам англиканской церкви или римскому папе). Церковь и религия для Ньюмана есть прежде всего авторитет. Ссылаясь на Гизо, он говорит: «Существо всех религий – авторитет и подчинение, так что различие между естественной и откровенной религией состоит в том, что первая имеет субъективный, а вторая – объективный авторитет».
Хомяков же, по-видимому, имея в виду Ньюмана, возражает: