А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 1

У Карсавина гносеология строится как процесс самопознания личности. «Я» сознает себя личностью только в соотнесении с инобытием, то есть другими вещами и личностями. Безусловностью или обусловленостью существования является его мыслимость, здесь личность «сама в себе» разъединяется на «я» как «источное познающее сосредоточение» и на другое как низведенное из «я» как им познаваемое. Такую способность Карсавин называет «теоретическим актом самопознания» с его установкой на стабильный результат и идею безразличного единства. Но этим сапопознание не ограничивается, им вводится понятие «активного» самопознания, которое включает ощущения и переживания во время акта самопознания, которые в свою очередь не входят в результат. Наблюдая себя познающего, после совершения акта познания каждый может вспомнить: излагая «новую теорию, я так был слит с нею, как с “объективным” самораскрытием мысли, что сознавая себя ею, а ее собою, или: – почти сознавал. Вместе с тем я “осязал” мысли моих собеседников, предвосхищая и преодолевая рождавшиеся в них сомнения как мои собственные. Я испытывал удовольствие от нашего слияния в одном “объективном” потоке мысли, но различал их, себя и его»[1356]. Теоретическое познание превосходит активное действенное практическое с позиции именно самопознания, но активное самопознание «богаче» в плане конкретного единства, включающего кроме знания еще единство с собой прошлым. Таким образом, степень познаваемости бытия определяется степенью единства с ним. Теоретическое познание не открывает всей полноты бытия, поэтому Карсавин дополняет гегелевское абстрагирование от единства с бытием в «бытии-для-себя» феноменологическим наблюдением состояний сознания. Познающее себя «я» проходит в динамике самопознания триаду первоначального неопределенного единства с собой, саморазъединения и самовоссоединения. Особенностью динамики Карсавина является третий момент – «возврат», самонаблюдения личностью себя. По сравнению с геглевской триадой – и это ставит Г. Веттер в заслугу Карсавину – «осуществляющееся в Третьем (моменте. – Ю. М.) воссоединение является существенно возвратом полного, в процессе проявившегося содержания в единство личности, а именно бытийственным возвратом, в его целостной, живой и конкретной действительности, не только познавательным возвратом через знание»[1357]. Возможность цельного познания обуславливается принятием бытия как всеединого. Тогда возможно и «особого рода постижение», «которое покоится не на догадках, а на подлинном приятии в себя чужого я…»[1358] Так, в одно мгновенье, моментально нам раскрывается всеединство, и мы «“с первого взгляда”, вдруг и внезапно, неожиданно постигаем своеобразное существо человека, его личность»[1359]. При этом нами фиксируется только какой-то жест, поза, слово, улавливается то, что ускользало от многочисленных наблюдений. «И не случайно любовь, которая есть вместе с тем и высшая форма познания, возникает внезапно»[1360]. Такое удается и талантливому художнику, первоначальная интуиция которого «схватывает» личность и становится «ключом», раскрывающим значение жестов, поступков, фраз личности, и в то же время и ограничивающим всевозможные интерпретации личности. Карсавин не отвергает и мистический опыт в познании, который не ограничивается «эмоциональною мистикою», а допускает, что «мистическими бывают и чувствование, и деятельность, и познание», что можно говорить о мистическом опыте у Плотина, Эриугены, Николая Кузанского, Шеллинга и Гегеля. Он также указывает на то, что «мистика Любви так сближает любовь с познанием, иногда их даже отождествляя». У Хомякова любовь является ключевым моментом достижения истинного знания, для которого нужно «соборование» «многих», нужна общая согреваемая любовью работа. Но в этом нет попытки Хомякова возвысить, отдать предпочтение коллективному познанию над индивидуальным, как верно отмечает Зеньковский, а необходимость, «чтобы было налицо “общение любви”, свидетельствующее о соучастии в познавательной работе моральных сил души»[1361]. Хомяков, как и Карсавин, стремятся раскрыть реальность, бытие как личностное, а второе определение личности – как Логос в его единстве Истины, Блага, Любви (Красоты). Оба не тематизируют красоту в этом триединстве, она остается в скобках, бульшее внимание уделяя любви. Но перевод Карсавина второго определения личности как «театр личности», по-моему, должен включать эти скобки. Карсавин, как и Хомяков, – художественно одаренные личности, которые придают большое значение художественному, эстетическому видению ральности и чрез него постижению ее. «Ученость может обмануть, остроумие склоняет к парадоксам: чувство художника есть внутреннее чутье истины человеческой, которое ни обмануть, ни обмануться не может»[1362]. Для Карсавина бытие раскрывает себя как личностное через своеобразие личности, ее миросозерцание и мирочувствование, ее характер и стиль, последнее также раскрывает ее эстетическую способность. Поэтому не будет преувеличением утверждать, что этот перевод Карсавина призван, вслед за расширением чисто познавательного до бытийственного раскрытия и осуществления личностью самой себя с включением феноменологических, символических, мистических элементов в познании, содержать еще и эстетический аспект раскрытия осуществления личностью себя в ее красоте.