77eb4cbcc6db2c1290fdfa6123ec7259

конверт, письмо, которое, должно быть, пришло с той же почтой. Я потянула второй

конверт, освободив его и порвав бумагу. На конверте не было обратного адреса, и я не

узнавала почерк. Угловатые буквы лепились друг к другу с сильным наклоном влево, как

будто собирались упасть. На штампе было: Санта Тереза, 2 апреля 197..

Я ушла от Микки накануне, в день дураков, как оказалось. Я вытащила листок линованной

бумаги, покрытый тем же чернильным курсивом, похожим на наклоненную траву.

“Кинси Микки заставил меня пообещать этого не делать но думаю ты должна знать.

Он был со мной в тот вечер, конечно он толкнул парня но это было ничего. Я знаю потому

что видела это и много других людей, которые на его стороне. Бенни был в порядке когда

уходил. Они с Микки не смогли встретится, потому что мы пошли ко мне и он там был до

полуночи. Я говорила что дам показания, но он сказал нет из-за Эрика и его ситуации. Он

не в чем ни виноват и ему нужна твоя помощь. Какая разница где он был если он этого не

делал? Если ты его любишь, то должна быть на его стороне а не быть такой стервой. Быть

копом это вся его жизнь пожалуйста не отнимай это у него.

Если нет надеюсь ты сможешь жить сама с собой потому что ты испортишь ему все.

Д.”

Я перечитала письмо дважды, в голове было пусто, кроме машинальной реакции на

ошибки в грамматике и пунктуации. Я - сноб в том, что касается правописания, и не могу

серьезно относиться к тому, кто путает “не” и “ни” и не знает, когда ставить мягкий знак

перед “ся”.

Я не “портила” жизнь Микки. Я не могла спасти его от чего-либо. Он попросил меня

солгать ради него, и я решительно отказалась. Не преуспев в этом, он состряпал эту

историю с “Д”, кем бы она ни была. Судя по всему, она была со мной знакома, но я ни за

что не могла ее вспомнить. Д. Это могло быть Ди. Ди Ди. Донна. Дон. Диана. Дорин...

Черт. Ну конечно.

Там была барменша, по имени Дикси, которая работала в заведении в Колгейте, где

околачивался Микки и его друзья-копы после работы. Ничего особенного не было в том, что ребята собирались вместе после дежурства, чтобы выпить. В начале семидесятых

частенько затевались вечеринки после смены, веселье, которое иногда длилось до поздней

ночи. И публичное и приватное пьянство считалось нарушением полицейской

дисциплины, как и супружеские измены, неуплата долгов и прочее недостойное

поведение.

Такие нарушения наказуемы, потому что офицер полиции в глазах публики всегда

находится “на посту”, и потому что терпимость к такому поведению может привести к

тому, что то же самое начнет происходить, когда полицейский на самом деле на работе.

Когда начали поступать жалобы на вечеринки после смены, полицейские переместились

из города в пригород, что убрало их подальше от глаз начальства.

Хонки-Тонк, где работала Дикси, стал их любимым убежищем.

Когда я познакомилась с Дикси, ей должно было быть лет двадцать пять-двадцать шесть, на четыре или пять лет больше, чем мне. Мы с Микки были женаты шесть недель. Я еще

была новичком, патрулировала движение, а его повысили до детектива. Он расследовал

ограбления и кражи под руководством лейтенанта Долана, который потом ушел в отдел

убийств.

Это Дикси организовывала празднования любого перемещения и повышения, и мы все

понимали, что это был очередной повод для вечеринки. Я помню, как сидела у барной

стойки и разговаривала с ней, пока Микки пил пиво, играл в бильярд со своими дружками

или обменивался военными историями с ветеранами Вьетнама.

В восемнадцать лет он отслужил четырнадцать месяцев в Корее, и всегда интересовался

разницей между войной в Корее и во Вьетнаме.

Муж Дикси, Эрик Хайтауэр, был ранен в Лаосе в апреле 1971 и вернулся без обеих ног.

В его отсутствие Дикси закончила курсы барменов и начала работать в Тонке.

После своего возвращения он сидел там в своей инвалидной коляске, его поведение было

капризным или маниакальным, в зависимости от таблеток и алкоголя, которые он принял.

Дикси успокаивала его, постоянно снабжая “Кровавыми Мэри”, которые, похоже, смягчали его гнев. Мне она казалась похожей на занятую мамашу, вынужденную

приводить ребенка на работу. Мы все были вежливы, но Эрик не особенно старался нам

понравиться. В двадцать шесть лет он был ядовитым стариком.

Я с восхищением следила, как Дикси готовила Май Тай, джин с тоником, Манхэттены, мартини и отвратительные смеси, вроде розовых белок или мятного фраппе. Она

непрерывно говорила, едва глядя на то, что делала. Иногда она одновременно

конструировала четыре или пять напитков, ничего не пропуская. Ее смех был

хрипловатым и низким. Она обменивалась бесконечными непристойными шутками с

парнями, каждого из которых она знала по имени и по жизненным обстоятельствам.

Меня впечатляла ее нахальная самоуверенность. Еще я жалела ее из-за мужа, с его кислым

нравом и очевидными ограничениями, которые, как я предполагала, распространялись на

секс.

Даже тогда до меня не доходило, что она может изменять ему направо и налево, особенно

с моим мужем. Должно быть, у меня было затемнение мозгов, чтобы не замечать, если