1632-vtrehub

Она не до конца поняла смысл предложения, но общий смысл уловила. И довольно точно. Она почувствовала, как заливаются красным щёки, но желание опустить взор ей удалось побороть. Она даже нашла в себе силы улыбнуться самой.

Майкл развёл руки в жесте, в котором сложились воедино восхищение, злость и в наибольшей степени – терпение. Ребекку была очарована тем, как всё шло, как он вёл себя. Без нервозности, с юмором – уверенно, одним словом.

«Время,» - сказал он. «Думаю, да. Нам обоим нужно больше времени.»

Ребекка поймала себя на том, что согласно кивает в ответ, и с силой попыталась подавить в себе этот импульс. Безнадёжно. Идиотка! В голову пришёл образ кролика, унюхавшего самый сочный на свете кочан капусты. Этот образ, помноженный на нервное напряжение, привел к тому, что она разразилась внезапным смехом.

Затем, заметив его удивление, она положила руку ему на грудь. «Пожалуйста, простите,» - прошептала она. – «Это не… Я смеюсь над собой, не над вами.»

Весь смех враз исчез. Неотрывно глядя ему прямо в глаза,  Ребекка с трудом подбирала слова.  В этом мире всеобщей неуверенности и хаоса так трудно произносить такие слова. Слишком трудно. Время, да, нужно время. Я ещё не готова к такому.

«Не сердитесь на меня,» - сказала она. И мягко,  с мольбой в голосе, добавила: Пожалуйста.»

Майкл улыбнулся и прикоснулся рукой к её щеке. В ответ она почти рефлекторно прижалась щекой к его руке. Она даже не попыталась противостоять желанию.

«Отчего бы мне сердиться?» - спросил он. И этот вопрос, настолько простой, поразил её, ослепил будто солнечный свет ударил ей в глаза. Рука его была тёплой.

Он стал поворачиваться, чтобы уйти. «Время,» - повторил он, все ещё улыбаясь, но уже во всю ширину. Очень радостно, почти с восторгом. «Да, время.»

Ребекка смотрела вслед его удалявшейся фигуре. Когда он достиг нижней ступеньки небольшого пролёта, с губ  Ребекки сорвалось его имя.

Он повернулся и посмотрел на неё. Наконец-то пришли нужные слова. Хоть какие-то.

- Думаю, вы – самый замечательный мужчина на свете, Майкл. Я и в самом деле так думаю.

Уже в то же самое мгновение она стучала в дверь. Почти в исступлении. Она не оглядывалась, боясь того, что могла бы увидеть. А может быть, она боялась того, как отреагирует на то, что увидит. Улыбающееся лицо, самое пугающее, что может быть в мире, в её мире.

Дверь открылась и она бросилась в спасительное «внутрь».  Прочь от солнечного света. Хоть на время. Да, время… Именно – время!

Глава 10

Александр Маккей был шотландцем и, как и положено шотландцу, рожден и воспитан кальви-нистом. Даже если он позволял себе чуток, по правде говоря, больше, нежели чуток, отклониться от веры отцов, он не утратил глубоко впитанных с воспитанием обычаев. И поэтому, глядя на свежую груду трупов, он не позволил себе возвести хулу на Г-спода. Но не испытывал никаких угрызений при применений другой лексики, до тех пор, пока имя Б-жие не упоминалось всуе.  С высоты седла своего огромного боевого коня, молодой дворянин выплеснул на тюрингские просторы в целом и головы своих протестантских наёмников в частности целый ушат невероятной похабщины. «Трусливые шакалы, сыновья шлюх» - было, пожалуй, из общего потока наиболее приличным.

Его заместитель, наполовину облысевший, усатый ветеран лет сорока, терпеливо ждал пока командир кавалеристов закончит. Затем, сплюнув по привычке под ноги, пожал плечами и сказал: «А на шо ты чекав, хлопче? Большинство людэй, шо охороняють Баденбург, » - слово «охраняют» сопровождалось  восхитительной ухмылкой презрения, «то дезертиры зи старои армии Мансфельда. Найневдалиши солдаты в свити, ще до того, як Мансфельд помер.»

«Тогда почему отцы города наняли этих сукиных детей?» - с горячностью спросил Маккей. Его взгляд, изучавший поле побоища, упал на тело маленького мальчика, лет, наверное, шести от роду. Тело ребенка обуглилось, когда рухнула крыша горевшего крестьянского дома, к котором он провёл свою коротенькую жизнь, но не настолько сильно, чтоб Маккей не мог заметить его внутренности, разбросанные на земле по двору. Конец его кишок был пришпилен к земле кухонным ножом в нескольких футах от самого тела. Жуткая картина мучений была типичной для развлечений наёмников Тилли.

Уж на что Маккей успел привыкнуть к подобным сценам за год, истёкший с момента его прибытия в Германию, он был рад, что тела женщин, живших на ферме, находились внутри дома. Тела в том аду обгорели до самых скелетов, так, что даже невозможно было определить, как умерли те люди. Да Маккей и знать не хотел. Достигнув двадцати двух лет, он столько узнал о жестокости и зверствах, что ему бы хватило на всю жизнь. Даже с учетом шотландского происхождения, к излишней впечатлительности не располагающего.