Зримая тьма

Я знал в лицо почти всех жителей Эль-Милии, но люди, которых я встречал сегодня на улицах, были в большинстве случаев мне незнакомы. Я подумал, что они, как и я, приехали сюда из любопытства.

У бармена в кафе «Спорт» я купил газету и присел к столику на открытом воздухе. Сегодня даже мальчишки не продавали газеты, и, против обыкновения, ни один гном не хватал меня за ноги и не принимался чистить мои ботинки. Если не считать того зловещего факта, что арабы явно скрывались по своим домам, город выглядел, как всегда, довольно оживленным. Блестели заново побеленные арабские дома, главная улица пестрела новыми рекламными объявлениями. Полуголые красавицы, выставляя свои прелести на плакатах с рекламой простынь, нейлоновых чулок и пива, улыбались толпам посетителей, пожиравшим за столиками груды креветок. Напротив, над аптекой, шестиметровая леди Четтерли бросалась в объятия своего егеря, смахивающего на этруска, хотя на нем и было какое-то подобие ковбойского костюма. Этот плакат напомнил мне о затее Мэри Хартни.

Газета «Эклерёр» уделила много места предстоящим похоронам бывшего гангстера Жозефа, которого отправляли в могилу с погребальными почестями, словно феодального князька. За катафалком должно было следовать около ста пятидесяти машин. Назывались имена некоторых наиболее известных лиц, которые намеревались приехать на похороны из Алжира, Орана, Бужи, Блиды, и список этот читался как «Готский альманах» уголовного мира: Экспозито (Брошенный), Скадуто (Конченый), Галероне (Старый каторжанин); это была аристократия той части итальянского народа, что прозябала в нищете и преступлениях и с какой- то злобной гордостью продолжала носить фамилии и прозвища, запечатлевшие жалкую и никчемную жизнь их предков. Конечно, все эти брошенные, конченые и старые каторжане будут присутствовать на похоронах, и унаследованная ими обида на общество сольется с беззубой злобой колонистов, вожаки которых тоже перечислялись в газете по фамилиям.

Газета напечатала порядок проведения церемонии. Участники похорон собирались в доме Жозефа к десяти часам утра, а в десять тридцать начинался «кас-крут». Так назывался завезенный французами в Алжир обычай плотно закусывать утром или в полдень. В сельских местностях «кас-крут» просто превратился в дополнительную трапезу, сверх завтрака, обеда и ужина. Люди вставали, подходили к огромным окорокам, с безразличным видом отрывали руками или отрезали ножами, лезвия которых выскакивали из ручек при нажатии кнопки, куски мяса и торопливо жевали, запивая мутным, похожим на чернила вином прошлогоднего урожая. Мрачно прожевав мясо и притворно всплакнув, как требовало приличие, они направлялись, отрыгивая, в уборную, чтобы привести себя в порядок. На остатки мяса набрасывались женщины — добровольные плакальщицы, соблазненные даровой едой. В двенадцать часов бренные останки Жозефа в серебристом гробу, выложенном стеганой подкладкой, должны были доставить из дому на кладбище, расположенное на холме. Здесь священник пробормочет несколько приличествующих данному случаю латинских фраз, после чего Жозефа упрячут в похожее на ящик комода хранилище в стене кладбища. Потом все снова рассядутся по машинам и вернутся в дом Жозефа на поминки. Мне и раньше приходилось участвовать в подобных церемониях, хотя и не на столь высоком уровне, как похороны гангстера.

Я взглянул на часы. Одиннадцать. Сейчас участники похорон собираются в доме Жозефа.

Мэри Хартни, очевидно, направляется с группой отобранных ею, пока еще бесплодных молодых женщин, снявших чадру, на ранний сеанс «Любовника леди Четтерли». Одиннадцать часов… За много километров отсюда Латур, наверно, заканчивает сейчас восстановление моста, если, конечно, ему ничто не помешало. В этот час в умиротворенных районах уцелевшие люди приходят в себя и принимаются жарить баранов, зарезанных ради

праздника, а летчики, завидев издалека дым костров, лихо пикируют и обстреливают их с бреющего полета.