Зов Лавкрафта

Кюхюль не говорит по-русски, поэтому после чая они садятся и рассказывают друг другу истории. Иногда Сапунцову кажется, что где-то в затылке он чувствует понимание историй, что рассказывает старик. Он думает, что эти истории про китов и тюленей, северных богов и смазанных жиром великанов, про похищенных красавиц и отважных воинов‐юпиков. Тут уже не важно, понимать слова или нет. Тут важна сама история. Кит, рисует Кюхюль на снегу пальцем. Сапунцов прикрывает глаза и сквозь дрему слушает про то, как кит превратился в человека и похитил жену одного охотника. Охотник пришел забирать жену на остров, где кит жил, но сила его была неравна силе кита. Тогда он с женой пустился на хитрость. Она (женщина!) сказала киту, что хочет видеть его в настоящем облике, а когда тот превратился, воткнула ему в спину острогу. Раненый кит бросился в погоню за лодкой охотника, но не смог отомстить, охотник с женой убили его и съели, оставив только кости.

Сапунцов дремлет. Во сне его совершенно не волнует жестокость сказки старика. Во сне он вдруг видит себя, сидящим на серых камнях, покрытых мхом. Недалеко хижина кита-оборотня, похожая почему-то на фашисткий бункер. На рубку врытой в землю ржавой подводной лодки. На борту белый полустертый номер «0327». Сапунцов‐спящий встает. Вокруг его ног клубится белый туман, слышны звуки, скребущие по камням. Сапунцов вдруг видит под ногами кусок костяного хребта. А дальше еще кусок. Он начинает собирать из осколков кости скелет кита, чтобы налить его водой или надуть и отпустить. Собирает, собирает. Но как-то все не складывается. Количество костей все больше… вот уже третья нога, четвертая… восьмая, девятая… Сапунцов работает все быстрее, а костей меньше не становится. Вдруг вдалеке звучит жуткий рев, такой низкий, что тромбону далеко. От него по коже мурашки и тоска.

Сапунцов опускает голову и видит, что в руках у него скелет осьминога. И он только что приделал к нему одну из очередных конечностей.

Вспышка!

Сапунцов просыпается, открывает глаза. Оказывается, он все еще сидит на корточках у огня. Кюхюль заканчивает рассказ. Сейчас будем играть. Старик показывает на Сапунцова – давай, мол, твоя очередь рассказывать.

Сапунцов думает:

– Черт. – А вслух: – Наконец построили. Слушай, старик.

И он начинает рассказывать – напевным манером, как сказывают сказки.

– Давным-давно жили-были два брата, – рассказывает Сапунцов. – И была у них сестра…

Он не знает эту сказку, но слово складывается за словом, и он продолжает:

– …по имени Варвара. Красивая была девка! Даже в комсомол ее приняли сразу, первой. А братья завидовали. И вот решили они опорочить ее имя перед комсомольской организацией. Подговорили друга своего, Якова Петровича Меньшикова, подкатить к Варваре и назначить ей свидание. А взамен пообещали шапку норковую и кожаное пальто. Парень он был видный и жадный, согласился, значит. Подкатил он к Варваре, так, мол, и так, не подскажете девушка, не подскажете, красавица, как мне пройти в библиотеку имени Сталина. А не проводите ли меня, а то я, неровен час, еще заблужусь. И сыпет и сыпет. Заговорил ей голову, вскружил, позвал гулять по столице, а затем на свидание под стенами Кремля. И вот в назначенный час явился он и начал приставать к девушке, требуя взаимности, а та ни в какую. Увидел это часовой, что стоял у мавзолея, осерчал за девушку, но сдвинуться не может с места – присяга! Глазом нельзя шевельнуть, коль на таком посту стоишь, дед. Ты слушай, слушай. Интересно, да? Я тогда еще потреплюсь. Стоит он и зубами скрипит, аж на полстолицы слышно, потому что обидно ему за девушку. А ее, бедную, Яшка уже раздевать начал, срывает с нее одежду, радуется, бьет по белым щекам, да измывается всячески. Не выдержало сердце часового… кстати, его Семен звали, солдатский сын. И встал тогда Семен, пошел к той парочке, печатая шаг, и воткнул штык-нож Яшке точно промеж лопаток. Пронзил его и ружье на караул взял, стоит бледный. А девушка испугалась, да и убежала. А он посмотрел белыми глазами на убитого и вернулся к мавзолею, на пост, значит, как уставом положено.

На крики девушки сбежались люди, нашли мертвого Яшку. Кто убил, зачем? У самого Кремля, на самой Красной площади, в сердце нашей родины. А потом смотрят, Семен в карауле у мавзолея стоит, глазом не шевельнет, с ружьем к ноге, и штык у него красный, в крови.

Стали Семена судить. Понятно, кто убийца. Ты зачем Яшку убил? Ничего не говорит Семен, не хочет девушку позорить. Убил, говорит, потому что было надо. А больше я вам ничего не скажу. Эх, ты, комсомолец, говорят ему. На суде отписали ему по полной – двадцать лет, потому что не просто убил, а когда на службе был. Значит, и долг нарушил, и честь солдатскую запятнал. А перед тем сорвали с него погоны публично и значок комсомольский тоже. Потому что недостоин быть в комсомоле! Вот как судьба к Семену повернулась. Народная судья приговор зачитала. Мать Семена сидела и плакала. А он стоял, сжав зубы, и ничего не говорил. Так ничего и не сказал про ту девушку. А ее самой как не было.