Зов ястреба

Мне нравился Кьерки. Дант оказался прав: он просто не мог не понравиться. Иногда по вечером в мою комнату робко стучалась Миссе, и я понемногу болтала с ней – скорее из жалости, чем от реального желания подружиться. Её беззащитность, наивность и ранимость слишком напоминала сестрёнок, чьи письма, полные любви и тоски, я уже один раз получила, и тогда, как ни крепилась, немного поплакала ночью – тихо, в подушку, чтобы никто не услышал.

Я не могла позволить себе опекать ещё и Миссе – но отказаться говорить с ней почему-то тоже. Дело было не только в жалости. Миссе была ниточкой, связывавшей меня с Ильмором. Ульма я не видела ни разу, даже случайно, – видимо, он тоже был занят учёбой.

В столовой я всегда сидела за одним столом с Миссе, Кьерки, который много опекал её, безошибочно почувствовав в ней слабое звено, и ещё тремя рекрутами. Напротив меня всегда сидел Рорри – парень с окраины, очень крепкий, молчаливый и степенный, не прочитавший даже в школе, я думаю, ни одной книги. Но его наблюдения о жизни в столице, редкие и скупые, обычно были не в бровь, а в глаз.

Еще одной соседкой по столу была Дигна – некрасивая, но самоуверенная девушка, родившаяся в столице. Она, как и Миссе, прошла все четыре Арки и любила напоминать об этом к месту и не к месту. Это раздражало, но зато родственники Дигны бывали иногда при дворе, а разговорить её было легче лёгкого. Любая мелочь могла оказаться важной.

Дигна явно нацелилась на то, чтобы стать активным участником светской жизни. По-моему, она думала об этом гораздо больше, чем о том, что для этого предстоит сделать. Хотя, возможно, это было просто искусной маской, потому что на тренировках и занятиях я замечала, что она всегда выкладывается по полной. Её физическая подготовка оставляла желать лучшего – рекруты из столицы вообще были куда слабее и изнеженнее жителей окраин, но голова у неё работала неплохо, особенно когда дело касалось уроков анатомии и медицины.

Последним за нашим столом был Маркус, приехавший из Дравтсбода. Он был очень хорош собой, только крупноватый нос его слегка портил, и ориентировался в здешней жизни куда лучше любого из нас. Его дядя и тётка были препараторами, так же как и и двоюродная бабушка и ещё какие-то родственники чуть ли не в каждом поколении. Усвоение часто передавалось по наследству, поэтому он, видимо, с детства был готов к тому, что может оказаться здесь.

Наверное, родственники неплохо подготовили его, и внешне он всегда оставался спокойным, почти скучающим. Своими знаниями, впрочем, он делился неохотно – то ли боялся конкуренции в поиске лучшего наставника, то ли просто стеснялся. Последняя версия мне тогда, конечно, в голову не приходила.

Менять стол было не принято, но наша компания получилась слишком разношёрстной, чтобы подружиться, и когда за другими столами гудел ровный шум беседы, за нашим ситуацию частенько спасал только Кьерки, который без малейшего стеснения мог бесконечно разговаривать на любые темы, опираясь исключительно на наши редкие «угу» и «наверно».

Несмотря на советы Кьерки, мне казалось неразумным сближаться с кем-то. Пока оставалось совершенно неизвестным, что ждёт каждого из нас в самом ближайшем будущем. Кроме того, сил на дружбу сейчас мне бы точно не хватило.

Тренировки давались мне тяжело. В Ильморе я привыкла к физическому труду, но там всё было по-другому. С работы домой, от курятника к рубке дров, пока Седки гулял невесть где… Всё время приходилось делать то одно, то другое. Тренировки здесь часто были нацелены на выносливость, выполнение одной и той же монотонной нагрузки. Обычно их бывало три – краткая утренняя, большая посреди дня, и снова короткая – вечером. Первое время мышцы болели так, что с кровати я не вставала – скатывалась.

По вечерам засыпала, едва опустив голову на подушку, – и это оказалось по-своему облегчением, потому что сил думать о доме не оставалось.

Здесь было не до воспоминаний – дневники Гасси, отданные мне его бабушкой, ждали своего часа в сумке под кроватью, и до сих пор у меня ни разу не нашлось времени посидеть над ними. Я боялась, что не вспомню придуманный им язык.

Пожалуй, в какой-то степени Химмельборг оказался исцелением. Здесь я впервые смогла подумать: «Всё это было так давно».

Одной из особенностей жизни в Гнезде было то, что, стоило тебе привыкнуть к чему-то, как тут же начиналось что-то новое, что-то, что не давало времени ни расслабиться, ни всерьёз задуматься о том, что будет, когда обучение закончится.

От тренировки к лекции, от лекции к тренировке – нас даже танцам учили, хотя дали всего несколько уроков. Сейчас я понимаю: для того, чтобы разбавить обстановку, снизить напряжение. Понятно было, что большинству рекрутов танцы никогда не пригодятся. Моей парой был Маркус, и руки у него всегда дрожали, а взгляд гулял туда-сюда по комнате – лишь бы не смотреть мне в глаза. И я догадалась, что Маркус стеснителен, а не высокомерен.

Тогда же начались первые тренировки по усвоению. Очень буднично – но первую я помню, будто она была вчера.