Зов ястреба

Плевать я хотела на её обещания. Судя по ощущениям, кожа на моей голове продолжала обугливаться, и я отстранённо удивлялась тому, что до сих пор не издала ни звука. Люди вокруг стонали, хныкали, плакали. Кто-то вскрикнул.

Я протёрла кожу ваткой, когда на мой стол упала тень помощницы. Она была, наверное, на голову ниже меня, и руки у неё подрагивали, когда она взяла шприц. Но на этот раз госпожа кропарь не солгала – у моей помощницы была лёгкая рука, и я почти ничего не почувствовала.

Более того, после укола мне стало лучше. В висках больше не стучало, и боль от мази начала затухать. По жилам от руки во все стороны как будто растекался лёд. Меня сильно зазнобило, но это было куда приятнее, чем ощущение огня на коже. Когда я коснулась своего лба, с удивлением обнаружила, что пот катится с меня градом – я не помнила, чтобы хоть когда-то в жизни потела сильнее, чем тогда.

В глазах всё немного плыло, и я сильно и быстро моргала, потому что всё время казалось, что в глаз что-то попало – песчинка или ресница. Я наконец не выдержала, обернулась. Маркус за соседним столом так тёр глаза, что они у него уже совсем раскраснелись, так что, видимо, он испытывал что-то похожее.

Чуть дальше Дигну успокаивал помощник. Она сидела почему-то не на стуле, а на полу, и закрывала лицо руками, и плечи с головой у неё так тряслись, что даже зубы стучали.

Миссе мне видно не было.

Судя по часам на стене, прошло пятнадцать минут, но если бы я не могла смотреть на них, должно быть, подумала бы, что прошло гораздо больше. Время течёт гораздо медленнее, когда чувствуешь боль или когда тебе плохо, и нельзя отвлечься на что-то. Я заставляла себя думать о самых мелких оттенках ощущений, которые мне приходилось переживать, – и это помогло, потому что так рассудку было за что зацепиться.

Боль как от ожога. Давление – как будто за глазными яблоками. Зуд, пробегающий между лопаток. Головная боль. Боль в желудке – может быть, от голода. Озноб. Головная боль…

А потом всё вдруг закончилось. Разом – как будто схлынула вода, выплеснутая из бадейки.

Наслаждение – миг, когда отступает боль. До того раза я об этом не задумывалась.

Судя по всему, не у всех это проходило так гладко. Кто-то продолжал хныкать или стонать, покачиваться на стуле или тяжело дышать, глядя в одну точку.

– Это нормально, – говорила госпожа Сэл, прохаживаясь между рядами, заглядывая в глаза некоторым из нас, беря за подбородки, как будто мы были оленями на ярмарке. – У разных людей усвоение работает по-разному. Сейчас наша задача – понять, как оно работает у каждого из вас. Это наша общая задача. Прислушивайтесь к себе. Ваше тело – ваш друг. Ваш главный друг.

Это имело смысл. Я больше не чувствовала к ней ненависти – как будто и она тоже была одним из побочных эффектов эликсира, который нам ввели.

– Можете встать. Не спешите – геройствовать не нужно. Убедитесь, что голова не кружится…

Судя по звуку, кто-то упал, как куль. Это разрядило обстановку – с разных сторон послышались робкие, пока неуверенные смешки.

– Не так страшно, как я думал, – заметил кто-то – а потом Дигна упала и забилась в судорогах.

У неё по щеке скатилась, от панически закатившегося глаза к вздрагивающим по-звериному губам, одинокая слеза. Дигна дышала тяжело, задыхалась и всхлипывала, пока кропари суетились вокруг неё.

А потом перестала дышать.

Эрик Стром. Письмо

Конец одиннадцатого месяца 723 г. от начала Стужи