Зов Арктики

Многие страницы из книг, которые читал отец, очень скоро Отто уже запомнил и мог рассказывать сам. Посидев однажды около этих книг, он сам научился читать и читал не хуже отца. А на обрывках бумаги, которые отец принес однажды из магазина, он научился писать и выписывал буквы аккуратно, старательно.

Судьба Отто, худенького голубоглазого мальчика, решилась летом 1899 года на мызе у деда-латыша.

Летом на мызу съехались родственники. Старшие братья матери — крепкие, неторопливые крестьяне. У всех у них были свои дети, некоторые помогали дома по хозяйству, другие были отданы в учение ремеслу.

Однажды после ужина заговорили об Отто.

Сам мальчик был отправлен спать за дощатую перегородку. Но разве может заснуть человек, если рядом за тонкой стенкой взрослые люди решают его жизнь, а все их слова четко слышны.

Отто мечтал о школе. Он мечтал учиться наукам, но разговор был не о науках.

Лишь отец, Юлий Шмидт, робко проговорил:

— Очень способный мальчик, учиться бы ему…

— Учиться надо, — откликнулся самый старший брат матери. — Только чему учиться? Вот сапожное дело — всегда найдется работа, всегда будет при хлебе. У меня знакомый — хороший мастер, свой дом в городе имеет, ему как раз нужен ученик. Я бы на твоем месте не раздумывал, сразу отдал бы сына к тому мастеру.

— Сапоги шить — занятие хорошее, — сказал другой брат матери, — но я бы посоветовал отдать его в портные. Лет восемь походит в учениках, зато потом сам дело может открыть, если будет старательным.

Другие братья предлагали свое.

А маленький Отто прислушивался к этим разговорам с ужасом.

Наконец, все братья матери смолкли и вопросительно посмотрели на деда. Дед был главным в семье. Как он решал — так и делалось.

— Вы все давали хорошие советы. И я тоже думал, что мальчика пора учить ремеслу. Но я разговаривал с ним эти несколько дней и постоянно удивлялся его смышлености. А память у него какая! Мы все вместе не помним столько страниц из евангелия, сколько знает он один. Я думаю, надо мальчику получить образование.

Тут приподнялся отец, Юлий.

— Ты молчи, — остановил его дед, — помолчи, когда говорят старшие. Я знаю, что ты хочешь сказать. Сейчас у тебя нет таких денег, чтобы отдать его в гимназию. Но если мы сложимся все вместе, то деньги соберем. Неужели мы не поможем одному из наших детей?

Слово деда было законом.

Родственники собрали деньги кто сколько мог, и Отто Шмидт стал гимназистом.

Он поступил сразу во второй класс Могилевской классической гимназии. Этот класс он закончил с отличием. И также третий, четвертый, пятый.

В гимназии учились в основном дети зажиточных родителей.

— Проходите, пожалуйста, господин гимназист, — говорили встречные городовые.

В домах у многих гимназистов жила прислуга. Прислуга готовила, мыла посуду, колола дрова, чистила ботинки и стирала одежду.

Конечно же, в доме Шмидтов прислуги не было.

Утром, еще до занятий, Отто колол дрова и носил воду. После гимназии он сидел с маленькой сестренкой, пока мать занималась домашними делами. И все-таки он ухитрялся читать много книг. В то время он особенно увлекался книгами о путешествиях.

Отец снова попытался открыть писчебумажную лавку и снова разорился.

Тогда он перевез семью в Одессу, потом в Киев.

Если бы Шмидт не был в 1905 году в Одессе, то, возможно, он не стоял бы на «Сибирякове» рядом с капитаном Ворониным, не руководил бы знаменитыми арктическими экспедициями. Вся жизнь его была бы другой.

В тысяча девятьсот пятом году в Одессе была революция.

Каждое утро в гимназии начиналось с молитвы и пения гимна «Боже царя храни».

А на улицы выходил народ.

— Долой самодержавие! Долой царя-убийцу! — кричали демонстранты.

Восставший броненосец «Князь Потемкин-Таврический» стоял на рейде, на виду у всей Одессы. Матросы кричали «ура» и пели революционные песни. На набережной для прощания был выставлен гроб потемкинского матроса Вакулинчука.

Гимназистам было настрого запрещено участвовать в народных шествиях и политических демонстрациях.

Но Шмидт прошел по улицам города в огромной толпе людей, хоронивших Вакулинчука.

И снова люди вокруг громко требовали:

— Долой самодержавие!

И тринадцатилетний Шмидт впервые задумался о государственном устройстве страны.

Пока ему многое неясно. Не с кем посоветоваться.

Нет у него таких знакомых, чтобы подсказали, какие надо прочитать книги, чтобы понять все. И есть ли такие книги — Шмидт тоже не знал. Он только знал, что мысли его — опасные. И хранил их до времени про себя, ни с кем не делился.

А потом была третья гимназия, киевская.

Там он тоже лучший ученик.

*

За год до окончания гимназии Шмидт простудился и болел недели три.

Он вернулся похудевший и молчаливый.

На первом же занятии преподаватель математики вызвал его к доске.

— Эти два господина, — преподаватель показал на одноклассников Шмидта, — не смогли доказать теорему. Может быть, докажете вы?

— Он болел, он первый день сегодня! — со всех сторон закричали гимназисты.

— Ах простите. Я забыл, что вы действительно были больны и не знали о том, что я задавал эту теорему на дом. Садитесь на место.