Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Клерфэ смотрел на нее растерянно. В устах всякой другой женщины он счел бы это ложью, но сейчас понимал – Лилиан вовсе не лжет. Она действительно так думает и, похоже, так оно и есть. На него вдруг накатила необъяснимая ярость.

– Поговорим лучше о чем-нибудь другом.

– Почему? Только оттого, что ты вернулся в Париж с другой женщиной?

– Ерунда! Что за вздор тебе в голову лезет?

– Разве это неправда?

Клерфэ задумался лишь на секунду.

– Да, это правда.

– Что ж, у тебя отличный вкус.

Он промолчал, ожидая очередного вопроса. И твердо решил говорить правду. Еще позавчера он верил, что удастся продолжить отношения с Лилиан, так сказать, попутно. Сейчас, когда он видел ее и Лидию одновременно, он уже ни о ком, кроме Лилиан, и помыслить не мог. Он знал, что влип, причем сам же попался, из-за этого и злился, но знал и другое – тут ничего уже не исправить, а меньше всего логикой. Сейчас, вот в эту секунду, Лилиан от него ускользнула, причем самым опасным, самым каверзным образом – без всякой борьбы. И завоевать ее вновь можно одним-единственным, наитруднейшим способом – в поединке, который обычно ведешь только с самим собой перед зеркалом: признаться, не теряя лица.

– Я не хотел в тебя влюбляться, Лилиан, – начал он.

Она улыбнулась:

– Против этого нет средства. Только мальчишки в школе думают, что есть.

– В любви никто не бывает взрослым.

– Любовь, – вымолвила Лилиан. – Слово-то какое необъятное! Сколько всего в нем таится! – Она оглянулась на Лидию Морелли. – Все куда проще, Клерфэ. Пойдем?

– Куда?

– Я хочу к себе в номер.

Ни слова не говоря, Клерфэ расплатился. «Промах», – пронеслось у него в голове. Направляясь к главному входу, они прошли мимо столика Лидии Морелли, которая его проигнорировала. В узком переулке швейцар поставил машину Клерфэ прямо перед рестораном, на тротуаре. Лилиан кивнула на «Джузеппе».

– Вон он, твой предатель. Отвези меня в гостиницу.

– Нет. Давай еще в Пале-Рояль зайдем. В саду там открыто? – спросил он у швейцара.

– Под аркадами, сударь.

– Да знаю я этот сад, – сказала Лилиан. – Что ты задумал? Стать двоеженцем?

– Брось. Пойдем.

Они вошли под аркады Пале-Рояль. Вечер был прохладный, в воздухе пахло весной и свежей пашней. Переменчивый ветер налетал в сад порывами и был гораздо теплее ночной мглы, уже запрятавшейся между стенами.

Клерфэ остановился:

– Не говори ничего. И не заставляй меня ничего объяснять. Я не смогу.

– Да что объяснять-то?

– Нечего?

– И правда нечего.

– Я люблю тебя.

– За то, что не устраиваю тебе сцену?

– Нет, – сказал Клерфэ. – Это было бы отвратительно. За то, что ты устраиваешь такую необыкновенную сцену.

– Я вообще ничего тебе не устраиваю, – возразила Лилиан, кутаясь в меховой воротничок своего жакета. – Я, по-моему, даже не представляю, как это делается.

Она стояла перед ним, и беспокойный ветер трогал ее волосы. Это была незнакомка, совсем чужая, женщина, которую он не знал никогда и тем не менее уже успел потерять.

– Я люблю тебя, – повторил он, обнял ее и поцеловал, на миг ощутив запах ее волос и терпкий аромат духов на шее. Безучастно, с широко распахнутыми глазами, она не противилась его объятию, но, казалось, просто слушает ветер.

В сердцах он даже ее встряхнул.

– Скажи что-нибудь! Сделай что-нибудь! Хочешь, скажи, чтобы я уходил! Залепи мне пощечину! Но не стой, как изваяние!

Легко, одним движением она высвободилась из его рук.

– С какой стати тебе уходить? – спросила она.

– Значит, ты хочешь, чтобы я остался?

– По-моему, сегодня вечером «хотеть» – какое-то очень уж чугунное слово. Непонятно, как с ним обращаться. Чугун ведь так легко расколоть. Слышишь ветер? Чего он хочет?

Он смотрел на нее.

– По-моему, ты и впрямь что говоришь, то и думаешь, – с изумлением вымолвил он немного погодя.

Она улыбнулась:

– А почему нет? Я же сказала тебе: все куда проще, чем тебе кажется.

Он молчал, совсем не зная, как быть дальше.

– Хорошо, я отвезу тебя в гостиницу, – решил он наконец.

Она спокойно пошла с ним, вернее, рядом с ним. «Да что же это со мной творится? – думал он. – Я сам не свой, злюсь и на нее, и на Лидию, а по делу мне не на кого злиться, кроме самого себя».