Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Лилиан уселась на подоконник.

– Мне такое каждую ночь кажется.

– Это как?

– Что я ничего больше уже не увижу.

У него сердце захолонуло от боли – до того одинокой показалась ему эта девочка, этот ее нежный профиль в ночи – одинокой, но не покинутой.

– Я люблю тебя, – вымолвил он. – Не знаю, поможет тебе это или нет, но это правда.

Она не отвечала.

– Ты ведь знаешь, я не из-за сегодняшнего недоразумения это говорю, – продолжил он, сам не понимая, что лжет. – Забудь эту дурацкую встречу. Это просто случайность была, по глупости, и вообще от всей этой жизни, от неразберихи этой. Меньше всего на свете я хотел тебя обидеть.

Она все еще молчала.

– По-моему, меня и нельзя обидеть, – задумчиво произнесла она наконец. – В известном смысле я неуязвима. Я правда так чувствую. Возможно, это мне такая награда за все остальное.

Клерфэ не знал, что на это ответить. И хотя он не вполне понимал, скорее лишь смутно чувствовал, что она имеет в виду, верить хотелось в противоположное. Он смотрел на нее.

– Ночью у тебя кожа светится, как раковина изнутри, – сказал он. – Мерцает. Не поглощает свет, а отражает. Тебе правда хочется пива?

– Да. И дай мне немножко этой лионской колбасы. С хлебом. Тебя это не очень смутит?

– Меня ничто не смутит. По-моему, я ждал этой ночи всю жизнь. Как будто там, внизу, по ту сторону гостиничной конторки, весь мир рухнул. И лишь мы кое-как успели спастись.

– А мы успели?

– Да. Разве не слышишь, как тихо стало вокруг?

– Это ты притих, – усмехнулась она. – Потому что своего добился.

– Разве? По-моему, я всего лишь проник в ателье мод.

– А-а, ты о моих молчаливых друзьях! – Лилиан глянула на развешенные вокруг платья. – Они рассказывают мне по ночам про фантастические балы и карнавальные шествия. Но сегодня они мне не понадобятся. Хочешь, спрячу их в шкаф?

– Пусть себе висят. Что же они тебе такое рассказывают?

– Всякое. О празднествах, городах и странах, о любви. А иногда и о море. Я ведь никогда моря не видела.

– Можем съездить. – Клерфэ протянул ей бокал холодного пива. – Через пару дней. Мне как раз на Сицилию надо. Очередная гонка. Только мне там не победить. Поехали со мной!

– А тебе всегда надо победить?

– Иногда это весьма кстати. Даже идеалистам деньги совсем не мешают.

Лилиан рассмеялась:

– Надо будет сказать об этом моему дядюшке Гастону.

Клерфэ посмотрел на платье очень тонкой серебристой парчи, висевшее над изголовьем кровати.

– Вот и платье в самый раз для Палермо, – сказал он.

– Я в нем недавно ночью расхаживала.

– Где?

– Тут.

– Одна?

– Можешь считать, что одна. Хотя на этом празднике со мной были Сант-Шапель, Сена, луна и даже бутылка пуйи.

– Ты больше не будешь одна.

– Я и не была одна. Не в таком смысле.

– Я знаю, – сказал Клерфэ. – Я вот говорю, что люблю тебя, как будто ты мне за это чем-то обязана, но у меня такого и в мыслях нет. Просто выражаюсь нескладно, не умею, не привык.

– Мне не кажется, что ты говоришь нескладно.

– Да всякий мужчина говорит нескладно, если не врет.

– Брось, – сказала Лилиан. – Откупорь лучше Дом Периньон. А то под пиво, хлеб и колбасу ты какой-то сам не свой, разглагольствуешь, и все на общие темы. К чему ты принюхиваешься? Чем таким от меня пахнет?

– Чесноком, луной, а еще обманом, хоть я и не могу его изобличить.

– Ну и слава богу! Лучше вернемся снова на землю и будем держаться за нее изо всех сил. А то при полной луне улететь ничего не стоит. Ведь мечты, сны и грезы – они такие невесомые.

11

Канарейка заливалась вовсю. Клерфэ слышал ее сквозь сон. Проснувшись, он огляделся. И не сразу сообразил, где находится. Солнечные зайчики, блики от белых облаков и воды пляшут на потолке, и казалось, это пол, и все вокруг вверх ногами, включая кровать и нежно-салатный пододеяльник. Дверь в ванную комнату открыта, и окно в ней тоже, а через двор видно окно напротив, в нем-то и висит клетка с канарейкой. Там за столом толстуха-блондинка с необъятным бюстом что-то ест, и, судя по наполовину опустошенной бутылке бургундского, это не завтрак, а настоящий обед.

Он нашарил часы. Так и есть, двенадцать уже. Он и не помнит, когда в последний раз столько спал. Тут же вдруг страшно захотелось есть. Он осторожно приоткрыл дверь. На пороге лежал пакет с покупками, которые он заказал накануне. Паренек, значит, не обманул. Он развернул пакет, наполнил ванну, вымылся, оделся. Канарейка все еще заливалась. Толстуха напротив принялась за десерт – яблочный пирог с кофе. Клерфэ перешел к другому окну, с видом на набережную. Там уже вовсю кипела уличная жизнь: сновали машины, прохаживались возле своих развалов букинисты, залитый солнцем, тащился по реке буксир с тявкающим шпицем на палубе. Высунувшись, Клерфэ первым делом увидел в соседнем окне профиль Лилиан. Всецело поглощенная спуском из окна небольшой корзиночки на веревке, она его не замечала. Внизу прямо под ее окном перед входом в ресторан расположился со своим лотком продавец устриц. Похоже, процедура была ему уже хорошо знакома. Когда корзинка поравнялась с его животом, он выложил ее дно мокрыми водорослями и вскинул голову.