Жизнь побеждает

Из множества болезней, с которыми он встретился за последние дни, две самые опасные связаны корнями с этими местами, как бы вросли в них. Корни холеры тянутся к волжским протокам, корни чумы уходят в степь. Нужно проследить эти корни, чтобы рассечь их.

Так он вступает на путь, которым пройдет до самого конца жизни.

...Я перечитываю обидно скупые и отрывочные документы о жизни Деминского, дошедшие до нас из недавнего прошлого, и в который раз за время работы над этой книгой думаю: что определило, что заставило Деминского, его предшественников и друзей Ъо труду выбрать именно эту дорогу, самую опасную из всех, которые может избрать честный и смелый исследователь? Почему Минх от проказы переходит к чуме и, как бы не в силах насытиться опасностью или просто не думая об опасности, прививает себе возвратный тиф, даже не упомянув затем в работе, посвященной этому опыту, что эксперимент проводился на нем самом? Почему Заболотный, пройдя через такую нелегкую жизнь, через столько смертей, стариком, когда сыпной тиф угрожал советской республике, во главе других исследователей принял на себя и эту опасность? Почему советский ученый Берлин в героическом опыте, пройдя по грани, отделяющей жизнь от смерти, приступает к другому, еще более опасному эксперименту, который оказался последним в его жизни?

Почему идут они этим грозным путем от вершины к вершине, от пропасти к пропасти? Почему отказываются от личного счастья?

Впрочем, разве может быть большее и более личное счастье, чем чувство, что ты всегда там, где необходимо, где труднее и опаснее всего! Слишком большая и прекрасная цель стоит перед глазами, чтобы думать о собственной жизни!..

...Конь идет медленно, иногда останавливается, чтобы пощипать сухой травы. Всадник не тревожит его поводом.

Там, в Астрахани, скитаясь по базарным и пристанским трущобам за болезнями, которые Деминский взглядом врача угадывал почти в каждом встречном, возникали для него городская нищета, безысходная жизнь в непосильном труде, грязи и темноте.

Теперь, после ночи в киргизском кочевье, картина рисовалась сложнее. В Астрахани за постелью больного он видел больной город. Здесь за больным городом вставала природа, в которой болезнь также имела свои обиталища.

На промыслах ждала обычная работа. Окончив прием, Деминский отправлялся в поход по переплетению волжских протокол. Вернувшись, он тщательно изучал пробы, взятые во время этих странствований. Культуры давали типичную для холерного вибриона картину роста. В положенный срок питательный белковый раствор покрывался нежной, едва види- , мой пленкой. Стекло с мазком проводилось, по Граму, через генциан-виолет, раствор Люголя, спирт и фуксин. Под действием! этих жидкостей — бактериальных красителей — одна группа бактерий окрашивается в синий цвет, другая — включающая в себя и микробы холеры и чумы — сначала обесцвечивается, а затем воспринимает окраску фуксина.

Бактерии, как и надлежит культуре холерного вибриона, послушно окрашивались в красные тона.

Очевидно, со сточными водами микробы во время эпидемий попадали из окрестных сел в русло Волги и вместе с течением по протокам реки пробирались к городу.

Походы становились все продолжительнее. Иногда следы холеры терялись: культура не вырастала на питательном растворе. Дорога инфекции пропадала. Новая черточка на карте, восстанавливающая путь болезни, стоила недельных скитаний, десятков и сотен проб.

Иной раз от усталости и убаюкивающего однообразия степи Деминский засыпал в седле. Потом просыпался. Степная даль терялась в знойном мареве. Казалось, только сейчас на этой вершине он расстался с Клодницким после того, как с такой пугающей легкостью были стерты все следы существования вымершего кочевья. Степь, широкая, просушенная и прогретая солнцем, открытая всем ветрам, степь, запахами которой тогда, в день выезда из города, он дышал и не мог надышаться, теперь представлялась совсем другой.

Он соскакивал с коня и шел пешком против ветра. Было приятно чувствовать сопротивление воздуха и преодолевать его — точно воздух сгущался впереди и путь пролегал через невидимые стены.

Так и предстояло ему пройти через жизнь — против течения, дорогой Заболотного, встречая все большее сопротивление, но не теряя воли к движению, подобно птице, которая, опираясь крыльями на встречное воздушное течение, поднимается в воздух.

Осенью Ипполит Александрович Деминский вернулся в Астрахань. Он сильно похудел, лицо покрылось почти черным загаром. С промыслов он привез карту, где обозначены были водоемы, зараженные холерой, и записку о мерах, необходимых для предотвращения эпидемий. Поздно вечером после долгого разговора жена спросила его:

— Ты даже не видишь, что у нас переменилось?

Он внимательно оглядел комнату:

— Пианино? Ну и правильно сделала, что продала.

Голос его прозвучал так равнодушно, что она даже вздрогнула. Все-таки музыка были ниточкой, которая связывала их, приближала прошлое, те дорогие общие или казавшиеся общими мечты, которые были у них.

И эта ниточка оборвалась.

— Я заложила. Можно будет еще выкупить.

— Ну, разумеется.