Жизнь побеждает

Заболотный шел по улицам Петербурга с таким чувством, будто он отсутствовал не две недели, а долгие годы. Его охватила предельная, давящая усталость, точно он сам перенес тяжелое заболевание, да и сейчас находится между жизнью и смертью. Казалось, нехватиг сил добраться до дому. Серая пелена заволакивала мозг, но сквозь эту пелену отстукивала, как пульс, упрямо напоминала о себе одна мысль: время идет; смерть Выжникевича — предупреждение.

ДВЕ ПОБЕДЫ

В Маньчжурию

Историю маньчжурской эпидемии можно восстановить с такой же последовательностью, с какой метеорологи определяют ход образования облаков, движение их, столкнсвения, неизбежно вызывающие грозу.

Год за годом: с неизбежностью приближалась катастрофа. В 1909—1910 годах крупнейшие меховые фирмы Германии и Франции применили на своих предприятиях новую технологию обработки шкурок тарабагана. Из дешевого сырья получался ценный фабрикат; он сразу завоевал широкие рынки сбыта.

На Лейпцигской ярмарке цена шкурок пошла вверх. У маньчжурских охотников появились деньги. Немедленно английские торговцы наркотиками, воспользовавшись выгодными обстоятельствами, в шесть раз подняли цены. Дневная доза опия в опиекурильнях стоила теперь больше, чем может заработать за день квалифицированный рабочий. Поднялись цены и на рис. Доведенному до предельной нищеты, отравленному наркотиками рабочему говорили:

— Хочешь заработать на хлеб и опий — иди в степь, попытай счастья, добывая тарабаганов!

Так началась «тарабаганья лихорадка». Из городов и сел Маньчжурии на промысел отправлялись новые и новые отряды охотников. Голод гнал их в степь. В безлюдных пространствах, где раньше за целый день пути не встретишь человека, теперь бродили тысячи охотников. Искра чумных заболеваний, периодически поражавших тарабаганов, которая разрядилась бы в пустоте степи, теперь вызвала пожар.

Возникновение болезни не заметили своевременно. Смерть от нищеты и голода была настолько частой в замученной, обездоленной стране, что никто не удивился некоторому увеличению количества ее жертв.

Так чуме было предоставлено достаточное время, чтобы собраться с силами.

Охотник сдавал шкурки и спешил в опиекурильню — этот форпост английской цивилизации на Востоке.

Окна фанзы были заклеены прокопченной бумагой, вдоль стен располагались низкие лежанки, покрытые циновками. Тут темно даже днем. Свет лампы едва пробивался через дымную, тяжелую атмосферу комнаты. Человек получал трубку, которая только что выпала изо рта накурившегося, бессильно раскинувшегося на цыновках бедняка. Среди смешения спящих, грезящих наяву, лежащих вповалку с остекленевшими, неподвижными глазами людей никто не обращал внимания на агонирующего. Если наутро хозяин обнаруживал труп, он выбрасывал его в реку Сунгари.

Ночлежки и опиекурильни служили воротами, через которые болезнь, родившаяся в степи, проникала в человеческую среду. С июня по октябрь 1910 года чума, никем не замеченная, укрепилась в самой сердцевине скученных людских муравейников— маньчжурских городов.

Только когда смертность приняла угрожающие размеры и на станции Маньчжурия с середины октября до начала ноября погибло триста девяносто человек, сведения об эпидемии проникли за пределы страны.

Для Заболотного телеграмма о бедствии, поразившем соседнее с Россией государство, означала моральный приказ: не задерживаясь ни на минуту, отправиться в район эпидемии.

...Поезд мчался с запада на восток. В дороге достаточно Бремени подумать о предстоящем, да и было о чем подумать. Заболотный мысленно воссоздал для себя то, что он называл «формулой эпидемии»: тарабаганий промысел, эпизоотии, за которыми никто не следит, города без врачей...

Безысходная нищета царила в мире. Чтобы пробиться сквозь нее, нужны силы побольше, чем отряд врачей. Нищета, которая сводила на-нет все усилия науки.

Когда думалось об этом, овладевало мучительное чувство. Казалось, что идешь через топкое болото, которому нет конца и края... Океан нищеты от Цжедды, от Бомбея до Китая!

И почему только до Китая? Хоть самому себе надо сказать правду: до Москвы, до Петербурга.

Перед отъездом в Маньчжурию Заболотный случайно попал на доклад московского детского врача Игнатьева. Маленький, сумрачный человек говорил ровным, как бы обесцвеченным голосом. Сперва Заболотный слушал невнимательно — вопрос чужой, почти неизвестный ему. Но длинный ряд цифр, прочитанных тем же ровным голосом, по-мимо воли привлекал внимание. Игнатьев привел данные о смертности детей до одного года по полицейским участкам Москвы с 1895 по 1904 год. В районе Лефортовского второго участка погибало пятьдесят пять процентов родившихся, в Рогожском втором — пятьдесят три процента.

Докладчик, называя участки, водил указкой по плану города. Указка описывала круги. Смертность, катастрофическая у Пресненской, Серпуховской, Рогожской застав, убывала, приближаясь к центру. В Тверских и Мяоницком третьем участках смертность с пятидесяти пяти процентов падала до девяти.