Жизнь как жизнь и фэн-шуй в придачу

— А ты знаешь, он действительно умный мужик. Он презирает этот сброд. Правда, он и нас презирает. Всех. Ты правильно сказала: волк-одиночка. У него работа была, жена, две дочери. Квартира, дача. Семья как семья. Говорит, горбатился на них с утра до ночи. И считал, что живет нормально, как все вокруг. А потом его сократили. Десять лет до пенсии, да еще специальность узкая, больше в городе нигде не устроишься, только у них на заводе такие нужны. Ехать в другой город? Кто его в этом возрасте на работу возьмет? Своих пенсионеров не знают, как выжить. А жена зудит: «Деньги давай, нечего на диване валяться. Девки растут. Кормить-одевать надо. Родить — родил, значит, обязан думать, как на ноги поставить». А что ему делать? Он пить начал.

— Как это — что делать? В дворники идти. Газету любую купить — везде десятки объявлений. Не может пятидесятилетний мужик, если захочет, не найти работу. Не верю я в это.

— Метлой мести он не хотел. Да и кирпичи таскать — тоже. Он же инженер. Причем — уважаемый.

— Был бы уважаемый — не сократили б. Клоп он — уселся жене на шею, присосался. А ей — и девчонок корми, и сама как-то выживай, и этот козел еще в нагрузку? Да убить мало!

— Вот жена как-то и полезла в драку. Он ее отметелил по первое число. А тут дочки подключились, мать защищать стали. Он плюнул и ушел. Все им оставил. Вот с тех пор и живет так. Говорит, вначале ломало с непривычки, а потом втянулся и понял, что только так и надо жить. Никому ничего не должен. Свободен с утра до ночи. И ночью — тоже. И в гробу видал всех: государство, чиновников, завод, жену…

— Вот сволочь! Философ хренов. Пусть радуется, что жена в тюрьму его не засадила. Отметелил он ее. Пусть бы его соратники по камере метелили! А ты повелся. Он тебя ограбил, он тебя подставил, тебя чуть не убили из-за него, а ты его философии внимал. Венька, что с тобой было?! Как ты в парке оказался?

— Знаешь, я не помню толком, просто в какой-то момент проснулся и понял, что все, каюк мне. Так ясно понял. И не жалко, не страшно. Все равно. Значит, так и надо. Вот это помню — состояние спокойного равнодушия. А как выбрался из подвала и куда шел — не помню. Знаешь, наверное, вот так звери перед смертью уходят. Не куда-то, а — в никуда.

— А как к нам добрались, помнишь?

— Как в полубреду. Вова с Ксюшенькой тянут меня куда-то, Ксюша сердится, а мне идти никуда не хочется…

— Венечка, давай-ка ты отдыхай. Все хорошо. Даже не верится. Все будет хорошо.

— Не уходи.

— Я не ухожу.

Вениамин прожил у нас неделю. И в этот раз настолько вписался в круг нашего семейства, что тот факт, что он должен вернуться к себе, казался всем вопиющим недоразумением. Почему, собственно, человек должен жить там, где ему заведомо плохо, а не там, где хорошо?

— Я не понимаю, ты же Веника не гонишь, почему он должен уходить? — возмущался Вовка.

— Ну, хотя бы для того, чтобы ты спал на диване, а не на полу, пыталась отшутиться я.

— Мам, я тебя умоляю… Махнемся «кроватями», тоже мне — проблема. Мам, пусть с нами живет, скажи ему, а?

Вовке явно не хватало старшего брата. Или старшего друга.

Отца им всем не хватает. Да, нас много. Большая семья, где, кажется, одиночество — не проблема, а мечта. Но всем детям на земле, и маленьким, и большим, нужен, что ни говори, старший надежный, умный друг.

Это для меня Венька —… а что — Венька? Даже и не знаю теперь, как назвать-то его. Это же надо было — вляпаться в такую историю! И в то же время — я ведь тоже к нему привыкла. Как и дети. Мне он тоже не кажется инородным телом в нашем доме.

Во всяком случае, с уходом Вениамина в доме образовалась пустота. «Отдыхай, — убеждала я себя, — за последнее время столько пережито катаклизмов и столько затрачено энергии, что нужно наслаждаться обретенным покоем, пить его, как нектар, по капле, впитывая каждую капельку — каждое мгновенье. Ведь после треволнений, связанных с Вениамином, все прочее казалось нестоящими внимания мелочами. Какая чепуха: плохие оценки в школе, нехватка денег и некупленные еще подарки, невымытая посуда и незастеленные кровати… При том, что человеческая жизнь настолько хрупка, что в любой момент может разбиться, как случайно задетый хрустальный бокал. И не хотел, но — так вышло, извините, ребята. А потом уже ничего не исправить — это не двойка по алгебре.

Подобные самоуговоры не слишком помогали — одно дело говорить с собой, и совсем другое — с кем-то. Крылатая фраза из «Доживем до понедельника» («счастье — это когда тебя понимают») не зря стала крылатой. Мне не хватало разговоров с Венькой. Вернулось то чувство одиночества, которое грызло душу, когда ушел мой бывший. Полный дом людей, а поговорить не с кем, я — одна, и что со мной — никому не интересно.

«Тоже мне, нашла понимающего друга, — злилась я на себя, слоняясь по квартире. — Привыкла к задушевным беседам, а теперь маешься от безделья».