Жизнь как жизнь и фэн-шуй в придачу

Эх, Веня, Веня… Как же ты умудрился вляпаться в такую ситуацию? Уму непостижимо. Хорошо, что так закончилось, но как удивительно, что закончилось — так!

Воспользовавшись тем, что он спал, я села рядом и погладила его по голове. Ощущение — будто глажу своего ребенка, а не постороннего человека. Волосы слипшиеся, лоб горячий, но влажный. Температура, похоже, спадает. Ничего, все будет хорошо.

Когда он проснулся, я и не заметила. Просто, взглянув в очередной раз в его сторону, обнаружила, что он улыбается. Смотрит молча и улыбается.

— Веня? Веня, ты проснулся? Что ж ты молчишь? Тебе плохо? Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо.

— Венька, как ты всех напугал, Господи! Не молчи. Или нет, молчи лучше. Молчи и отдыхай. Где ты был все это время?

И вдруг осенило:

— Веня, ты же голодный, тебя покормить надо! Чего ты хочешь?

Вениамин смутился:

— В ванну хочу. Можно?

— В ванну? Нет. Нельзя, наверное. Веня, какая может быть ванна при такой температуре?

— Теплая. Ну, пожалуйста. Я… Неудобно, конечно… — Только я такой…

А ведь он прав. Его же эта грязь бомжицкая покрывает, словно панцирь. Температура, небось, сама упадет, если его отмыть. Ну, пусть не до нормальной, но все-таки.

— Ладно, я налью тебе сейчас ванну.

— Да я — сам…

— Ты сам дойди туда. Веня, а ты дойдешь до ванной? А вдруг тебе плохо станет?

Вениамин отрицательно качал головой и улыбался счастливо-пресчастливо, как ребенок, которому разрешили посмотреть любимые мультфильмы вместо того, чтобы отправить спать.

— Хорошо. Веня, только дверь не запирай, я входить не буду, но если что — чтоб ты позвал. Понял?

Вениамин откисал в пене минут сорок. Периодически я все-таки, стучалась к нему и, услышав, что он живой и при полном сознании, на некоторое время успокаивалась.

Когда он, закутанный в мой махровый халат в цветочек (а во что было его одевать после ванны?), пошатываясь, добрался до своего лежбища, он выглядел совсем другим человеком, почти похожим на себя прежнего.

— Веня? Ты побрился? А чем? Бритву ты где нашел?

— А там на полочке одноразовый станок лежит. Я Вове куплю новый, он же не обидится?

Конечно, не обидится. Станок-то не Вовкин, ему еще брить нечего. Но Вениамину объяснять это ни к чему.

— Чем тебя кормить?

— Чем угодно.

Ага. После болезни нужна пища легкая. Пойдем простым и привычным путем. Чем я всегда кормила выздоравливающих детенышей?

— Будешь есть манную кашу. С изюмом.

Кто сказал, что манная кашка — еда для маленьких детей? Тридцатилетний мужчина одним махом слопал три тарелки. Может, съел бы еще, но каша кончилась. Я никак не могла предположить, что она потребуется в таком объеме. Обычно мне с трудом удавалось затолкать в очередную жертву не больше блюдечка, остальное с удовольствием долизывал Лорд.

— Веня, поспи теперь немножко.

— Посиди со мной, пожалуйста. Я так соскучился. По всем.

— Венька…

Как-то незаметно мы перешли «на ты». Ну ладно, я — мне по возрасту положено. А впрочем, какие «выканья» между своими?

— Так что с тобой было, можешь рассказать?

— Я расскажу. Попозже немного. Я вообще оказался ни на что не способен. Представляешь? Ничтожество полное. Вот даже сейчас лежу. Ты сидишь, а я — мужчина — лежу.

— Ты не мужчина, ты — больной. И не дергайся, все равно не встанешь. Будешь лежать до 36,6°. В крайнем случае — 36,8. И питаться манной кашей.

— Как вкусно — манная каша. Я ее с детства не ел.

— Вот и будешь детство вспоминать.

— Детство — не хочу. Знаешь, я столько передумал за это время. Ну, пока еще был в состоянии соображать…

— О чем?

— Да обо всем. Почему я такой. Никчемушный.

— Веня… Прекрати.

— Да нет. Думаешь, приятно это говорить?

— Вот и не говори глупости.

— Это не глупости. И мне нужно поговорить. А больше не с кем. Так уж в моей жизни вышло.

— Вень, ты сейчас плохо себя чувствуешь. Давай, ты отлежишься, отдохнешь, отойдешь от этого всего, и тогда, на трезвую голову, подумаешь, говорить ли, и о чем говорить…

— А сейчас — на какую голову?

— На одурманенную. Температурой.

— А почему ты не хочешь говорить со мной?

— Венечка, я хочу говорить. Только немножко не об этом. Понимаешь, исповеди — они почему хороши? Потому что анонимны. Раскрыл душу кому-то, и все — больше не увидитесь. А если вдруг вот так обнажился перед знакомым — уверен, что потом захочешь встретиться еще раз? Что не будет неловко из-за того, что впустил в душу чужого?

— Знаешь, я действительно ни перед кем не раскрывался. Сам с собой, все время. Всю жизнь — один. Вот и вышло, что никому я не нужен в этом мире. Пропал — и искать некому.

— А не говорил бы ты глупостей! Ты и нашелся потому, что тебя искали. Думаешь, почему дети, вместо того, чтоб в школе сидеть, лазали непонятно где? А Лера с каким-то Юрой? Надо еще разобраться, что это за Юра, я его еще не видела даже.

— Это — дети.

— А Люда с Сашей? Мы от Люды и узнали. Это она всех на ноги подняла. Знаешь, как она волновалась из-за тебя!

— А — ты?

— Что?

— Ты… волновалась? Хоть немножко?

— Венька! Совести у тебя нет! Ну ничего, ты еще узнаешь, какую я тебе свинью подложила.

— Зачем?