Женитьба Кевонгов

Я стрелял в Славку, потому что «убить» командира всегда почетно. Но Славка не падал. И тогда волей-неволей начиналась рукопашная, которую мы все любили. Вообще-то раз в тебя стреляют, да еще длинными очередями, полагалось падать. Когда стреляют одиночными выстрелами, можно сказать, что тебя лишь ранили, а то и вовсе промазали. А я стрелял в Славку длинными очередями и в упор. Но он все равно хватал меня сильными пальцами и больно бросал на землю. И когда я начинал шумно и обиженно протестовать, он пренебрежительно отвечал:

— Не хнычь! Вы же — «немцы», а мы — «наши». Мы должны победить!

А потом, махнув рукой, говорил:

— Давай по новой!

И мы начинали игру сначала, на этот раз мы — «наши», а Славкина команда — «немцы». Но все равно повторялось то же самое: Славка не хотел проиграть ни одного сражения. И на наше возмущение отвечал:

— У-у-у, молокососы! Что вы, не знаете, что на войне сейчас наши отступают?

Потом, опять махнув рукой, сокрушенно говорил:

— Да и откуда вам знать? Ме-люз-га-а-а.

После этого мы возвращались к милой игре «олени и охотники»!

Со временем мы стали играть все реже и реже. Дети, как могли, помогали дома своим матерям. Каждый день я ходил в лесок за хворостом. И всегда брал с собой свой волшебный сучок. На этот раз он превращался в охотничье ружье. «Оленями» были ветвистые кусты корявой ольхи.

Иногда играл в «охоту» дома, во дворе. Я скрадывал «уток» — консервные банки — и стрелял из-за угла дома. Все банки были ржавые, еще времен моего отца.

Уже давно недоедание в нашем доме стало таким же обычным и частым явлением, как дни и ночи.

Мой аки, которому в то лето исполнилось четырнадцать лет, ушел в рыболовецкую бригаду. Но рыбу мы видели нечасто, потому что сдавали все, даже мелочь и сорную рыбу: большеротого, брюхатого, тощего бычка и морских ершей, которых сейчас никто и за рыбу-то не считает.

Аки приходил с рыбалки усталый и промокший. Мне становилось неловко, когда я видел брата, измученного изнурительной работой.

Дед Мамзин, старший в нашем роду, древний и дряхлый, научил меня удить рыбу. И я иногда приносил домой небольшой улов.

Сам же дед целыми днями сидел на осыпающемся склоне песчаного бугра, пристально и долго смотрел в бинокль на море. Может быть, он ждал, когда среди беснующихся валов-волн появится маленькая точка — катер, который привезет моего отца с войны. Но отец не приезжал, дедушка с угрюмой настойчивостью проводил все время на берегу и смотрел в бинокль.

Когда наступили голодные дни, я стал часто поглядывать на отцовское ружье, висящее на пышных; по пятнадцати веток, оленьих рогах. Оно могло как-то помочь нам. Но некому было воспользоваться им — единственный мужчина, кормилец семьи нашей, мой аки, все дни находился на тони.

€ ружьем были связаны далекие воспоминания о вкусной печенке, нежных плавниках и ластах лахтаков и нерп, воспоминания о жирных супах из уток и гусей, оленины и о сердце того медведя, которого отец добыл в тайге.

Сердце дали мне, чтобы дух могучего хозяина гор и тайги отогнал от меня страх и я вырос в сильного мужчину, удачливого добытчика.

Стрелять из настоящего ружья — мечта всех нивхских ребятишек-малышей. Я не раз просил брата дать выстрелить просто так по какой-нибудь мишени и хотя бы на мгновение почувствовать себя взрослым. Но он не давал — охотничьего припаса было в обрез, да и мал был я. Но в день, когда мне исполнилось восемь лет, аки разрешил мне выстрелить из ружья.

Он сказал:

— Хаскун, вот тебе два патрона. Иди потренируйся по куликам. Только крепче прижимай приклад к плечу — ударит больно.

В это время у нас сидел Славка. Он посмотрел на меня как-то необычно. Никто до этого не смотрел на меня так. В глазах Славки холодно сверкнул и еще долго мерцал огонек удивления. Я взял ружье и выбежал, боясь, что брат передумает.

В коридоре у истоптанного дощатого порога под ноги мне попался крученый сучок, который мог быть и автоматом, и пистолетом, и охотничьим ружьем. Я замахнулся ногой, чтобы закинуть его куда-нибудь, но спохватился, поднял и засунул в щель между досками разбитой завалинки: может, еще пригодится когда-нибудь.

Было жаль тратить драгоценные патроны на мелких куликов, которые большими стаями скапливаются на береговой отмели, и я побежал на болото в надежде найти уток. Пройдя кустарники, я взобрался на песчаный бугор. И увидел: внизу, в луже посредине маленького болота, плавают две утки.

Нивхские дети моего возраста знают почти все виды диких уток. По небольшим размерам, маленькой голове, тонкому клюву, темно-пестрому оперению и суетливым, движениям я определил, что это чирки. Они плавали, глубоко погрузив головы в воду, над водой забавно торчали их вздернутые хвосты. Иногда они клали головы на воду и быстро-быстро работали клювами. До меня доносилось их частое щелоктанье, похожее на журчание ручейка: утки, как сквозь сито, процеживали воду через зубчатые края клюва, а на широком чувствительном язычке оставались рачки и другая болотная мелочь. Изредка утки поднимали головы и оглядывались — нет ли опасности.