Завтра может не быть

Взглянула она на себя со страхом – и оказалась ужасно, чрезвычайно разочарована. Она, конечно, предполагала, что кома оставит на ее лице свой отпечаток. Догадывалась, что, привыкнув в течение полутора прошедших лет смотреть на себя двадцатилетнюю, разочаруется, когда увидит собственную физиономию в истинном, почти сорокалетнем возрасте. Но подобного ужаса даже предположить не могла. Исхудалая, со страшно бледными, землистыми щеками, кучей новых морщин, с длинными седыми нитями, протянувшимися кое-где в волосах, – она со стоном опустила зеркало. Слава богу, хоть черты остались прежними – да, то было ее лицо, Варвары Кононовой, капитана сверхсекретной комиссии. Значит, Петренко ей не почудился? Он сказал ей правду? Она вернулась?

– Какой – сейчас – год? – с усилием выговорила она.

Зеркало ей принес Геннадий Семенович – она знала, что это ее лечащий врач. «Не мог доверить столь ответственную операцию медсестричке!»

– Две тысячи двадцать второй, – раздельно, словно разговаривал с дебилоидом, отрапортовал тот.

Двадцать второй! И Петренко в своем явлении называл эту дату. Но ведь он сам говорил ей – там, в прошлом, в прежней своей реинкарнации, – что его прислали из двадцать четвертого. Почему получилось, что они вернулись в двадцать второй? И что происходит со страной сейчас? Что с ней и с другими будет дальше? Однако гораздо больше этих забот (безусловно, важных) ее мучил другой вопрос.

– Что с Даниловым?

Об этом она неотступно думала все последнее время – и даже чаще, чем о том, кто она и в каком времени находится. Но она отгоняла от себя дурные мысли, веря: если все более-менее нормально с ней и она каким-то чудом не умерла и вернулась, то и с ним все будет прекрасно. Но сейчас ей вдруг стало страшно: а что, если нет? Ей повезло, а ему…

– С Даниловым все хорошо, – ответствовал врач, но при этом отвел глаза, и страшное подозрение закралось в ее сердце.

– Вы правду говорите?! – чуть не вскричала Варя – насколько была в состоянии.

Ей непросто давались не только слова, но и интонации – изо рта вырывалось лишь унылое бубнение, лишенное вопроса, упования, надежды.

– Он находился в состоянии комы куда дольше вашего. Поэтому для его восстановления потребуется гораздо больше времени.

– Но он. Жив. Очнулся.

– Жив. Большего я вам, к сожалению, рассказать не смогу.

И прошло еще очень, очень много времени, прежде чем она наконец удостоилась серьезного разговора. К тому времени Варя уже научилась сама есть, пить, ходить. Она даже выходила гулять наружу и посильно исследовала доступное ей пространство. Было похоже, что она находится на служебной даче, специально переоборудованной под лечебницу. Или это такие больничные коттеджи для высшей номенклатуры и особо важных персон. Двухэтажный особняк располагался в лесу (и на самом участке, и за его пределами шумели вековые сосны), за бетонным забором с колючей проволокой поверху, на строго охраняемой территории.

На проходной всегда маячил сержант в форме Росгвардии: то один, то другой или третий – мощные амбалы, друг на дружку похожие. Вот сама форма вызывала у нее множество вопросов. Хоть издалека и украдкой, но Варя наряд их разглядела. Никаких на ней звезд, или серпа-молота, или советского герба с колосьями вокруг земного шара девушка не обнаружила. Значит, она в той самой России, из которой отбывала в прошлое? Советский Союз, несмотря на все упования и попытки Петренко, не удалось сохранить?

Гулять и дышать свежим воздухом ее выпускали всегда под присмотром дюжего, но улыбчивого и немногословного сотрудника, который, с тех пор как она научилась заново ходить сама, двигался от нее на расстоянии не более десяти метров и при этом пресекал любые попытки завести с ним сколь-нибудь осмысленный разговор. Только односложные ответы, короткие служебные фразы. «Нам пора домой», – и все такое.

В самом больничном особняке располагались еще две палаты, тоже на втором этаже, как и та, что она занимала, – но обе пустовали. Там же помещался сестринский пост, а за ним – комната отдыха персонала. Внизу, куда вела грандиозная дубовая лестница с ковровой дорожкой, имелись ординаторская, лаборатория и физиотерапевтический кабинет с огромным количеством всевозможных тренажеров и массажными столами. В кухне – для нее одной (и, наверное, персонала) – готовились блюда, простые, но вкусные. Лечащий врач, Геннадий Семенович, был приходящим. Он наведывался обычно в первой половине дня – так же как физиотерапевт и еще один бородач, который представился «психиатром или психотерапевтом, как вам больше нравится». Ежедневно приезжали и уезжали кухарки и подавальщицы, но постоянно, сменяясь, с Варей присутствовали, практически не оставляя ее одну, медсестры и то ли медбратья, то ли охранники. Но они ничего, как она ни расспрашивала, не рассказывали о том, что творится за бетонным ограждением.