Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

– Я пр-ришел поговор-рить об алкоголе, – говорит парень с аккуратно зачесанными назад волосами. Он вежлив, улыбается и обаятельно грассирует. – Я алкоголик. Мой отец был алкоголиком. Он умер-р от инсульта, цар-рствие ему небесное, но он пил. Если бы отец не пил, если бы занимался своим здор-ровьем, может, и не умер-р бы. И бр-ратья тоже алкоголики, а один еще и наркоман. Есть сестр-ра, она тоже много пьет, я о ней беспокоюсь. И вот в чем пр-роблема: я люблю алкоголь. Если любовь – это зависимость, то мне обидно, да пр-ростит меня Господь. Потому что я именно люблю алкоголь. Искр-ренне, от всей души. Люблю водку. Люблю коньяк. Но потом пр-риходится стр-радать. Пр-росыпаюсь в вонючем сер-ром поту. Мне очень плохо после каждого р-раза. Я не пью мало, это не пр-ро меня. Я люблю пить от души, с р-размахом, но то, что со мной пр-роисходит потом, мне не нр-равится. Я начал чувствовать свою печень. Я чувствую свои внутр-ренние ор-рганы. А ведь мне и тр-ридцати нет. Но меня больше всего беспокоит вот что: я думаю о своей дальнейшей жизни, и в ней нет р-радости с алкоголем. Но в ней нет р-радости и без алкоголя. Я не чувствую себя счастливым – что с алкоголем, что без. А ведь я хотел пр-рожить счастливую жизнь…

– Я один, – говорит мне угрюмый программист, рассматривая свои большие, костистые руки. – Я смотрю на людей. И люди – я имею в виду все люди, абсолютно все – будто находятся внутри какой-то системы и осознают это. А я остался вне системы. Я сам по себе. Я даже стал служить в одной… специальной конторе, чтобы быть внутри хоть какой-то системы. Ну, знаешь, быть частью чего-то. Чего-то сильного и надежного. Но даже там это чувство не прошло, хотя, поверь, в той конторе с силой и надежностью нет проблем. Сейчас я работаю в офисе и пытаюсь делать как люди: разговаривать, улыбаться, пить кофе и есть булки в перерывах, встречаться с ними на корпоративах – ха-ха, хи-хи, анекдоты. Но у меня не появляется чувство, что я становлюсь как они. Я чужой для них, они чужие для меня. Я будто кривляюсь все время. И боюсь, что они это видят. Меня никто не любил, да и я не любил никого. Моя жена… ну, я пытался убедить себя, что люблю ее. И почти в это поверил. Да, все-таки люблю. Но она такая же больная на голову, как я. Нормальная не вышла бы за меня замуж. У нас ребенок, и он такой же внесистемный. Мне его жалко. Наверное, жалко, да, хоть у нас с ним и нет какой-то доверительной связи и я не знаю, что к нему чувствую. И себя тоже жалко. И ничего не могу поделать со всем этим. Мне сорок два, и я не понимаю, о чем моя жизнь. И когда жалость становится невыносимой, я напиваюсь так, что меня еле откачивают. Просто сижу на полу возле кровати и выпиваю бутылку. Потом вторую. Потом третью. Потом блюю. Потом вливаю в себя четвертую, одновременно блюя. Иногда блюю кровью. Смотрю на эту кровь, пью и думаю: «Хорошо бы выключиться навсегда».

6

Я думал: «И как я им помогу?»

Я же могу быть честным в своей собственной книге? Так вот: у меня тогда почва из-под ног и стала уходить. Легко говорить: желание, поддержка, план действий. Путь изменений какой-то, вся эта куча вербального мусора… Вот он сидит перед тобой, живой человек. Его внутренний мир – пустошь, холодный ветер, мрак. Доктор, ты поверил, что у нас есть нужные ресурсы для когнитивных, поведенческих и жизненных изменений. Есть? Правда? Посмотри на этих людей. Один разрушен, другая сломлена, третий растерян, и каждый осознает, что это так. И – мне сейчас, быть может, не хотелось бы в этом признаваться – я решил отказаться. Я сказал себе: «Кого ты обманываешь, док? У этих людей все сложилось так, как сложилось. Ты не перепишешь их историю. Никто не перепишет. Их прошлое слишком сильно. Оно живее, чем они сами. Оно сильнее, чем все эти попытки благоустроить настоящее и спроектировать лучшее будущее. Любой барыга предложит им нечто более привлекательное, чем ты. Любой бармен одной лишь улыбкой прервет их ремиссию. Просто признай, – говорил я себе, – что все эти годы твои коллеги были правы: с этой чертовой зависимостью ничего не поделаешь».

Это были черные дни, недели и месяцы. Темная ночь души – так это вроде называется? Дни слабости и неуверенности. Если внешне я держался молодцом, то внутри меня разрастались сомнения и неуверенность. Я постепенно капитулировал. Нет, я встречался с каждым из них, терпеливо обсуждал план действий на первые дни и недели трезвости. Они уходили. А я пытался найти опору внутри себя. И не находил.

Но в то же время во мне нарастала злость. Я говорил себе: «Посмотри на свою жизнь, посмотри назад. Ты знаешь, что работало и что будет работать – собственное желание, поддержка и план действий. В этом нет никаких сомнений. Нет требования "верить в себя" или "верить в успех", хотя с верой было бы легче. Желание, поддержка, действия. Даже в условиях полного неверия».