Зависимость и ее человек: записки психиатра-нарколога

«Привилегия» обрела жизнь не в один прекрасный день, нет. И не в два, и не в три. Все происходило постепенно. Нужно было время для поиска добровольцев. Для внятного, мало-мальски формализованного плана поведенческих изменений. Для, может быть, моих собственных внутренних изменений. Нужно было время, чтобы оторваться от самой парадигмы лечения болезни. Это не лечение. Поведенческие изменения – это поведенческие изменения. Инициирует и поддерживает их сам субъект поведения – человек, который взялся за свою искаженную аддикцией жизнь. То, что я как специалист при этом делаю, – не лечение в том смысле, какой обычно подразумевается у врачей. Это и не психотерапия, по крайней мере, в наиболее важных своих аспектах. Поведенческие изменения – это нечто естественное и нормальное, и моя задача – постараться быть хорошим попутчиком и частично гидом. Не более. До этого я годами был в роли врача, передо мной сидел или лежал пациент, я изучал его болезнь и назначал лечение. Теперь будет не так. В контексте поведенческих изменений я не врач, сидящий передо мной человек не пациент, а в обсуждаемой проблеме в наименьшей степени важен аспект патологичности. Это не значит, что я должен игнорировать чисто клинические состояния, такие как синдром отмены, неврологические осложнения, депрессию. Они – проблемы, требующие эффективного решения на пути поведенческих изменений, но не сам путь.

Попутчик отличается от психиатра, психотерапевта или наставника. Два попутчика равны, оба идут вперед – каждый на своих ногах, – рассматривая кусты, деревья, рытвины на дороге и помогая друг другу их обходить. Если один из попутчиков сильно потрепан судьбой, истощен, недомогает, время от времени садится на землю и отказывается идти дальше, то лучшее, что может сделать другой, – проявить терпение, поддержать, подбодрить, дать попить воды, помочь встать. Но они равны. Это больше похоже на дружбу. Причем не просто похоже, а является ею. Подлинная, самая настоящая дружба. Следовательно, тяжеловесные терапевтические протоколы и этические кодексы, написанные экспертами психотерапевтических ассоциаций для урегулирования отношений между специалистом и его клиентом, здесь малопригодны. Принцип Гиппократа «не навреди» и принцип Парацельса «делай благо» – необходимые и достаточные морально-нравственные ориентиры для того, чтобы быть попутчиком человеку, вставшему на путь трудных поведенческих изменений. И не потому, что эти принципы жизненно важны в помогающих профессиях, а потому, что они необходимы для жизней, желающих жить среди жизни, желающей жить.

3

Осень 2014 года.

Ко мне на консультацию пришел известный актер и юморист – веселый человек с мрачной судьбой. В фильмах он играл негодяев. Его обычно убивали. На сцене он рассказывал о девяностых, лихих и кошмарных, и зал умирал с хохоту. В жизни же мечтал об одном: обрести спокойствие. Потом подтянулись недоверчивый инженер, угрюмый программист, бледный студент и остальные.

– Я так сдохну, – говорил актер. Он был похож на типичного «отморозка» из девяностых: волчий взгляд, подвижные ноздри, резкие жесты. – Мне страшно от того, как я бухаю. Таких запоев не было даже у моего отца, а он, скажу я, был лютым алкашом. Так пить нельзя. Я все время на грани жизни и смерти. И меня пугает то, что меня это не пугает. Звучит по-идиотски, но как есть. Меня не пугает то, как я пью. И страшно именно от этого. Внутри меня будто сидит демон, который говорит: «Я тебя уведу на тот свет, дружище, и тебе меня не остановить». – Он играет жевательными мышцами. Молчит. Думает. – Я сдохну как собака. Как мой отец. В детстве я смотрел на него с ужасом. Однажды он избил маму, она лежала на полу, не двигалась, а я смотрел на лужу крови. Лужа становилась все больше и больше, и я думал: «Маме пиздец». А отец мне: «Пойдем погуляем, сынок». Была ночь, звезды эти ебучие. Я сидел на плечах отца, мы гуляли, было холодно, я смотрел на звезды, а дома на полу лежала мать. Она не умерла. Ни тогда, ни в другие разы. А папа пил дальше. Он говорил: «Я пил и буду пить – и знаю, что сдохну от этого, но пить буду». Сейчас… мне сейчас сколько?.. тридцать восемь уже. И я как он. Моя жизнь – помойка. Моя психика поломана. Каждый день для меня – это страх, злость и боль. Каждая ночь – кошмары до самого утра. Я ложусь… Блядь, мне даже рассказывать это страшно. Я перед сном маюсь, слоняюсь по квартире, чтобы максимально оттянуть момент. Курю сигареты: одну, вторую, третью. Я говорю себе: три сигареты мне помогут. Не две, не четыре, нужно ровно три. Это мой ритуал. Но ложиться все равно страшно. Я иду в кровать, когда нет сил, когда позарез нужно спать, иду так, словно поднимаюсь на Голгофу. И так уже много лет. Почти всю мою сознательную жизнь. Всю, сука, жизнь: ад днем и ад ночью.