Заре навстречу

Ещё один полицай подошёл к ней, и сильно толкнул в плечо, матерясь, прошипел:

— Ну чего, мать? Вырастила бандитов, теперь отвечать будешь! Чего так бедно живёшь, а?! Еду давай! Еду давай, я сказал!

Другие полицаи уже шарили по хижине, переворачивая и вороша, всё, что только можно.

Прасковья Титовна стояла на месте и ничего не говорила, она не в силах была хотя бы пошевелиться…

Нашли несколько сухарей, и запихали их по карманами; а потом полицай, карманы которого распирали от всяких награбленных в других домах безделушек, нашёл старые потёртые перчатки, и поспешно запихал их себе в карман. Его сообщник усмехнулся и спросил:

— Эй, Давиденко, зачем тебе эта рвань?

— Помалкивай, Колотович, а то зубы повышибаю! — гаркнул Давиденко, а потом добавил. — В хозяйстве все пригодится, и носочки, и прочее. У меня сожительница баба такая требовательная. Ух!.. Ха-ха! Ей без подарка не возвращайся, — он похлопал по оттопыренным карманам, — Перчатки ей в самую пору придутся.

Тут он увидел ещё и старые носки; жадно схватил их, запихал в карман, и проверещал:

— Ну а носки я для себя приберегу…

Наконец полицаи убрались из дома Бондарёвых. Но у них ещё много было подобных мест на примете. Заехали к Поповым, стали требовать еду; Толина мама ответила, что ничего у них нет; но порывшись, полицаи нашли немного сала, и фотоаппарат. Всё это они забрали, и поехали к следующему по их списку молодогвардейцу…

* * *

Аню Сопову так и не арестовывали; оставались на свободе и Юра Виценовский, и Миша Григорьев, и Толя Ковалёв…

К ним, к своим друзьям милым, приходила Аня; но и рядом с ними не могла она плакать. Ото всех, ото всех таила она свои слёзы; а всё же, когда оставалась в одиночестве, в ночи чёрной, когда выла на улице вьюга, то она плакала. Навзрыд в подушку свою рыдала Аня. Вновь и вновь вспоминала Витю, и сейчас яснее, чем когда-либо, чувствовала, что они судьбой друг другу предназначены; и ещё чувствовала, что скоро они встретятся…

Ушёл из города Жора Арутюнянц, и типография в его доме стала недоступной, но оставшиеся на свободе подпольщики писали теперь листовки от руки.

Какими искренними были эти листовки! Слёзы и гнев за каждым словом чувствовались.

Неукротимо приближалась к Краснодону Красная армия, и глядя на суету полицаев, которые всё пытались выловить оставшихся подпольщиков, приходили мысли: «Сколько ни мечитесь, псы, а возмездие над вами необратимо».

Но родные Ани чувствовали, что дочери их грозит смертная опасность. Предупреждали её, — говорили:

— Уходи лучше, доченька, из города. Уходи, пережди у наших знакомых, в хуторке ближнем.

Но Аня качала головой, и отвечала:

— Нет. Не могу. Ведь здесь же мои друзья. И как я могу их бросить?..

Между тем полицейские следователи продолжали работать. Больше всего думал Кулешов. Ему точно было известно, что из остававшихся на свободе участников штаба «Молодой гвардии» Сергей Тюленин был самым пылким, что он, стало быть, может вернуться, чтобы помочь своим товарищам, и за мазанкой Тюлениных была установлена самая пристальная слежка.

Среди соседей Тюлениных нашлась одна женщина, которая с самого начала оккупации оказывала услуги врагам, и теперь, за небольшую плату, вызвалась опознать тех молодогвардейцев, которые заходили к Серёжке. Ведь она ещё и тогда, осенью, чувствовала, что может ей это пригодиться, и следила…

И вот ранним январским утром, постучали в дом Соповых. Стучали очень громко, слышалась брань, так что уже и никаких сомнений не возникало в том, кто это ломиться.

Аня нисколько не волновалась, быстро собралась, и сказала на прощание:

— Берегите себя, родные.

Её повели в полицию, где соседка Тюлениных опознала её, как важную подпольщицу, которая часто захаживала и к Третьякевичам. И её доставили в кабинет Соликовского, в изрезанном трещинами пол которого впиталась кровь её товарищей, и её Виктора.

Соликовский скучающим голосом задал ей какие-то вопросы. Он, в общем-то, уже знал, что ничего от неё не добьётся. Тогда Соликовский кивнул к своим помощникам…

Через некоторое время Аня была брошена в камеру, где её подхватила, сама сильно истерзанная, но ещё способная двигаться, и даже сохранившая прежнее своё озорство Люба Шевцова. Она стала ухаживать за Аней, и вскоре та пришла в чувства, слабо и печально улыбнулась, молвила:

— Вот ведь… за косы меня вешали… оторвалась одна коса… ну да ничего. Ведь косы мне теперь ни к чему…

Между тем, Кулешов подсуетился: навёл справки, кто были ближайшими Аниными друзьями, и таким образом были схвачены Юра Виценовский, Витя Лукьянченко, и ещё несколько подпольщиков.

А потом соседка Тюлениных донесла, что в город вернулся Серёжка.

* * *

Вообще-то, Серёжке удалось перейти линию фронту, и поступить в действующую армию. Он участвовал в нескольких небольших сражениях, но его отряд попал в окружение. Немцы стали расстреливать пленных, но Серёжке попали только в руку. Некоторое время он остался лежать под расстрелянными, затем выбрался и начал свой путь к Краснодону.