Заре навстречу

В желудке у Олежки громко заурчало — всё-таки он давно уже нормально не питался. Но Крупенков не торопился его кормить. Сам уселся на лавку. За узкой спиной деда дымился аппетитными яствами стол, а Олежка стоял перед дедом, и чувствовал себя так, будто попал на допрос. И если вначале он думал рассказать эту дальнему родственнику всё о своей деятельности в подполье, то теперь, почувствовав к нему недоверие, начал говорить уклончиво…

Но не умел Олежка врать, и в его, полной заиканий, отрывистой речи несколько раз прозвучало то, что он боролся с оккупантами.

— Оружие то у тебя есть? — спросил дед.

— Есть р-револьвер. Да в нём т-только одна п-пуля осталась…

Только этого дед и ждал. Он задал Кошевому ещё несколько малозначимых вопросов, и, наконец, пригласил к столу; поставил перед ним кушанья и квас, а сам сказал:

— Надо мне отлучится. Знакомый на именины звал, но я только ему скажу, что занят сегодня, и сразу вернусь…

— Т-только не г-говорите ему п-про меня, — попросил Олежка.

— Конечно, не стану говорить, — заверил его Крупенков. — Ну а я пойду, и дверь входную запру. А то, знаешь ли, времена такие лихие. Шастают тут все.

И Крупенков направился в местное отделение полиции, где служил осведомителем, и так как работал успешно, то и получал такое жалованье, что смог отрастить брюхо.

Ну а Олежка, скинув, наконец, женское пальто, принялся за еду. Кушал с большим аппетитом, а когда доносились до него отзвуки дальней канонады, то широкая улыбка расцветала на его измождённом лице…

Но вот повернулся во входной двери замок. Олежка повернулся туда, ожидая встретить деда, какими-нибудь добрыми словами о близости освобождения. Но один из приведённых дедом полицаев, заходя в тёмные сени, ударился головой о притолоку, и выругался.

Олежка сразу всё понял. Он вскочил из-за стола, дрожащей рукой выхватил из кармана револьвер, и, направив его в сторону двери, начал пятится к окну.

В горницу ввалились полицаи.

— Н-назад! С-стрелять буду! — закричал Олежка.

— У него в револьвере всего одна пуля! — выкрикнул откуда-то из-за спин полицаев Крупенков.

— П-предатель! — презрительно крикнул Кошевой.

Он быстро повернул голову, и успел заметить, что по ту сторону заледенелого оконца, прохаживается тёмный контур…

В это время пожилой полицай, сильно толкнул в спину молодого и приказал:

— Бери его!

Молодой полицай схватил стул и, словно щитом защищаясь им, бросился на Олежку. И Олежка, не целясь, выстрелил в него. Пуля попала врагу в предплечье. Он выронил стул, и не крича уселся на лавку за столом. Похоже, он ещё даже и не чувствовал боли.

Другие полицаи налетели на Олежку, ударами кулаков повалили его на пол, ожесточённо начали избивать ногами.

Крупенков робко заглянул в горницу, и произнёс:

— Вы бы потише, а то поломаете у меня здесь всё. Я ж столько старался, чтобы всё это собрать…

Но полицаи ещё долго избивали Олежика, а потом, уже почти бесчувственного, связали и потащили в свой участок.

* * *

В полицейском участке Олежика обыскали и, конечно же, нашли его временный комсомольский билет. Позвонили в Ровеньское отделение гестапо, и там им было сказано, что Кошевой сейчас находится в розыске, и что его следует под усиленным конвоем доставить к ним.

Полицай вошёл в вонючую коморку, на полу которой лежал связанный и тяжело дышащий Олежка, и сказал ему:

— Ну что, попался? Да? Ты ведь, оказывается, важный подпольщик!

Кошевой смог приподнять свою окровавленную голову, и выкрикнул гневно:

— Да — я самый важный подпольщик! Всё равно вам меня не сломить!..

И Олежка засмеялся, сейчас он чувствовал даже нечто похожее на радость от того, что ему предстоит вступить в открытую и самую тяжёлую схватку с врагами.

Полицай несколько раз пнул его, лежачего, и сказал:

— Ну тобой будет гестапо будет заниматься. А они в таком деле мастера. И не таких ломали!

А потом Олега Кошевого доставили в город Ровеньки, где заключили в тюрьму, которую разместили в повале бывшей больнице. Помимо Олежки, там томились ещё многие люди…

Но допрашивали Олежку не гестаповцы, а опять-таки предатели, из бывших советских граждан. Им занимался следователь Орлов. На первом же допросе Олежка заявил, что он — комиссар Краснодонской «Молодой гвардии», и что он отвечает за всех их дела, но ни одного имени не назовёт.

— Ты прямо как Дубровский, — с недоброй ухмылкой глядя на Олежку произнёс Орлов. — Читал Пушкина?

— А вы — м-мёртвые души. Ч-читали Гоголя? — дерзко спросил Олежка.

— Ну что ж, — приподнялся из-за стола Орлов. — Комиссаром, говоришь, был? Не верю я тебе. Но спорить не стану. Ответишь нам, как комиссар. Подайте сюда его комсомольский билет.

И на этом допросе на груди Олега выжгли номер его комсомольского билета.

Отныне Олежика допрашивали каждый день: избивали, жгли калёным железом, но он был верен своему слову: о товарищах своих ничего не говорил, но зато гордо утверждал, что был их комиссаром. После каждого допроса в его волосах появлялись седые пряди…