Запретные практики

– Кто здесь директор?! Я вас спрашиваю, кто?! Панкратьева, ты что себе позволяешь? Что это за балаган такой? Что за хиханьки и хаханьки? Ты что думаешь, задницей своей вертеть научилась, так уже начальник?

«Далась же им всем моя задница», – тоскливо подумала Панкратьева, особо не вслушиваясь в то, что понес дальше совсем озверевший Дубов. А нес он какую-то и вовсе непотребщину, перемежая ее матерными выражениями.

Надо сказать, что на Дубова Анна Сергеевна Панкратьева совершенно не обиделась, не то, что в свое время на господина Воронина. Какие там слезы? Боже, упаси! Еще не хватало из-за Дубова реветь. Самое главное, что и не разозлилась она на него ни капельки, как совсем недавно на Алика Зотова. Чего, спрашивается, на дурака такого злиться? Но спускать Дубову с рук подобное безобразие никак нельзя. Поэтому совершенно спокойно она сконцентрировалась в районе своего третьего глаза и запустила в Дубова маленьким золотистым мячиком, можно сказать, выстрелила совершенно без эмоций как настоящий хороший снайпер. Дубов внезапно заткнулся, как захлебнулся. Панкратьева огляделась. Начальники отделов сидели, вжавшись в кресла и уставившись в свои бумаги.

– Александр Евгеньевич, ты мне тоже очень нравишься, – в полной тишине ласково произнесла Панкратьева, почти пропела. – Только мне кажется, что ты уже вышел из того возраста, когда девочек бьют портфелем по спине.

– Аня, прости, – вдруг растеряно сказал Дубов. – Не знаю, что на меня нашло. Прости, Аня. И вы, пожалуйста, простите. – Он оглядел испуганных начальников и прижал руку к груди. – Все свободны.

Вот это был номер! Чтобы Дубов перед кем-то публично извинялся, такого в истории фирмы еще не было никогда. Орать орал, причем орал матерно, этим было офисную публику не удивить, но вот, чтобы после этого извинялся?! Да уж, секретное оружие, действительно, неплохо срабатывало. Вот только еще бы к последствиям его воздействия приспособиться. Панкратьева внимательно прислушалась к своим ощущениям, но никаких особых перемен не заметила. Есть и спать совершенно не хотелось.

«Надо бы сейчас, пока Дубов виноватым себя чувствует, какую-нибудь материальную компенсацию за моральный ущерб с него стрясти», – тут же подумала она.

Практичная Анна Сергеевна Панкратьева считала, что люди обязательно должны платить за свои ошибки. Нести, так сказать, моральную, а ещё лучше материальную ответственность.

Сотрудники, не спеша, потянулись из кабинета, Панкратьева шла последней, раздумывая, как воспользоваться сложившейся ситуацией.

– Ань, постой, – жалостно позвал Дубов, – правда, прости меня. Устал я очень.

Панкратьева обрадовалась, развернулась и как бы нехотя уселась на прежнее место.

– Саша, давай с тобой договоримся, – строго и печально сказала она. – Ты никогда больше, никогда-никогда не будешь кричать на меня матом. Как думаешь, что необходимо сделать, чтобы ты это хорошо запомнил?

Внутри Панкратьевой было очень смешно от того, как она изображала оскорбленную невинность. Но Дубов же именно этого и добивался: оскорбить её, причём оскорбить жёстко и безжалостно в присутствии подчинённых. Только номер-то не вышел. Оскорбленной Панкратьева оказалась только на словах, а никак не на деле. И в словах ее не было той самой энергии обиды, которую Дубову так хотелось выбить из нее. Сейчас Панкратьева была для него как пластмассовая шоколадка. По виду не отличишь, а укусить, не укусишь. Хотя и кусать-то её скорее всего ему уже оказалось незачем. Она ж ему, вон, и без укусов клубочек этой самой энергии отправила, но только совсем не той, которую он уже привык добиваться и переваривать.

Дубов смотрел на нее удивленно, явно пытаясь понять, к чему она клонит.

Увидев в его глазах этот немой вопрос, Панкратьева смело сказала:

– Три тысячи!

– Чего три тысячи? – не понял Дубов.

– Баксов, конечно, не рублей же! Премию давай опять. Теперь за моральный ущерб. В следующий раз предлагаю увеличить еще на тысячу, и так далее, пока у фирмы денег хватит!

– Ну ты и нахалка, этак ты сможешь и вовсе на работу не ходить! – возмутился Дубов.

– Ну почему же? Я на оперативку заглядывать буду. Приду, ты поорешь на меня, и здравствуй, свобода, пока деньги не кончатся.

– Хватит с тебя и тысячи. – Дубов рассмеялся, как показалось Панкратьевой с облегчением. – Убирайся, жадина.

– Тысяча, так тысяча, – покладисто согласилась Панкратьева. – Тысяча тоже на дороге не валяется. Мне кому рассказать, что ты за прилюдное поругание тысячу баксов даешь, так к тебе сейчас же очередь у кабинета выстроится. Ты ж раньше всё забесплатно на людей орал. А за тысячу – это ж совсем другое дело! Можно и потерпеть. – Панкратьева окончательно развеселилась, и довольная отправилась в кассу получать свою тысячу.

Вечером она купила бутылку самого дорогого шампанского, которое оказалось в магазине, и всякой вкусной всячины. Всё это ей уложили в красивую корзинку, и с корзинкой наперевес Панкратьева отправилась к Арсению.