Записки уголовного барда

Шутега встретил, сидя по-хозяйски за столом.

— Мужики, сейчас поедите, погреетесь и тусуйтесь около вагона, понты колотите. Я пару человек вам подгоню. Совсем уходить нельзя — сдадут, тогда придется самим, в натуре, грузить. А так, черти пусть шустрят, а вы там для близиру тусуйтесь. Каждый час-два сюда заходите. Сегодня мне Захар навстречу попался. «Ну что, Шутега, Новик с Собином у тебя, говорят, наскоряк за два часа вагон закидали и — в тепляк жабу давить? Га-га-га!..»

— Наши же и сдали. А может, и Лохмандей сдал. Кто его знает, — поддержал Шутегу Славка.

Посидели, поболтали, напялили рухлядь и пошли. Погрузка вагона, к удивлению, шла полным ходом. «Пара гнедых», хоть и не вчерашняя, совсем другая, носилась с охапками этой самой рудстойки с проворством тараканов.

Пробегая мимо нас, один из них, шумно вдергивая соплю в отбитый шнобель, сделал заманчивое предложение:

— Мужики, вы сидите — мы сами все закидаем. По пачке «Примы» на брата и пачку чая на всех дадите — мигом загрузим!

— Пачка сигарет и пачка чая, — урезал аппетиты Славка.

— Годится.

— Теперь точно сдадут. На соседних вагонах всех жаба задушит, хе-хе, — отшутился я.

— Да пошли они... В зоне кто как может, так пристраивается. Не их собачье дело. Кто им мешает так же договориться? — возмутился Толя.

— Никто не мешает. Но никто и не даст. Ты же понимаешь, что Шутега это все делает из-за Александра.

Если бы не он, пахали сейчас, как все, — спокойно ответил Славка. — Я думаю, долго эта лафа не протянется: раз сдадут, два сдадут... Шутегу в штаб дернут. И скажет он: «Извините, мужики — хозяин приказал...»

— Так... Если в день по две пачки сигарет, в месяц — шестьдесят пачек. И чаю тридцать пачек, — по-бухгалтерски начал вслух считать Толя, — это ж, блядь, курить придется бросить и чифирить!.. А кстати, когда у нас ларек?

— Можешь не бросать — паши, вон, вместе с чертями, они с тобой поделятся, ха-ха!..

Всю ночь до самого рассвета усиленно «колотили понты» — то сидели в вагоне, то грелись в тепляке, то ковырялись в штабеле. В эту ночь никто из начальства не являлся, и поэтому, бредя на вахту, порешили, что рабочий день, точнее — ночь прошла изумительно. Грибанов тоже куда-то запропастился. Казалось, все начало налаживаться. Пришли и завалились спать.

Проснулся я от негромкого, но резкого окрика из заха- ровского угла:

— Санек!.. Новик, хорош дрыхнуть!

Это был голос Захара.

— Ни хуя ты не умеешь будить человека, Захар, гага!.. — громко подал голос Петруха. — Испугаешь еще — заикаться начнет... Как петь будет? Га-га!.. Надо, бля буду, деликатно: «Вставай, Санек, тебе помиловка пришла... С вещами на выход. Поешь на дорожку...» А-га-га!..

— Санек, ты слышишь, что эта кумовка несет? Ему-то если помиловка придет, он, сучара, не то что у меня — у всех мужиков тумбочки вычистит да втихаря на лыжи встанет, га-га! Этого будить не надо! А-га-га!..

Я поднялся и нехотя пошел.

— Как-то неудобно — Толю не пригласили... Мне одному — неудобно, — попытался я объяснить свое нежелание есть.

— Пускай спит. Когда научится петь, как ты, тогда и его позовем, — ответил Захар.

— Или — как я. А-га-га!.. — заржал Петруха.

— Кукарекать! Ты бы слышал, Санек, как он под гитару кукарекает! Стихи Дюжева, музыка Шемета, исполняет хор обиженников!.. Солист — заслуженный фупман Советского Союза Петр Мулицев! А-га-га!..

— Ни хуя! «Исполняет бабушка Захаровна, мастерица кумовского романса, жертва усиленного режима содержания!»

Далее в том же духе, беззлобно издеваясь друг над другом, несмотря на поздний час, не обращая ни малейшего внимания на спящий или пытающийся уснуть барак. Пришел Лысый. Принес сверток с едой.

— Посидишь с нами? — спросил его Захар.

— Нет, благодарю. Пойду письмо писать.

Еда была, прямо сказать, не тюремная — огурцы, помидоры, сало, колбаса. Через минуту маленький столик не мог вместить всего, что извлекли из тумбочек и принес Лысый.

— Главное, Санек, в лагере — правильно определиться, — разглагольствовал Захар, заедая помидор колбасой. — Кто-то кашку должен жрать, кто-то колбасу. Кто-то пахать за двоих, а кто-то тихо чалиться. Главное в лагере — с кем кентуешься. С нами кентуешься — одна жизнь, с простыми мужиками — другая. А сам по себе — третья. Но это — не дай бог. В лагере одному нельзя — не выжить. Ну, а с «петухами», сам понимаешь, не кентуются — в пе- тушатник проваливаются: как в прорубь, нырк — и нету. Оттуда уже не выныривают.

— А ты, бля, тогда откуда взялся, га-га!.. — заржал с полным ртом Петруха. — С такими плавниками, как у тебя, Захар, можно не только в петушатник — можно, бля буду, ночью в штаб заныривать!.. Хвостовиной только правильно подруливай, а-га-га!.. Ты вот лучше объясни человеку, почему он с тобой, с Захаром, кентуется, а по ночам березу грузит?