Записки уголовного барда

— Ты думаешь, я не знаю, что ты — Новиков? Хоть у тебя бирки нет на телаге, а я знаю, кто здесь кто. Меня вслепую ебать не надо!.. Я по жизни все правильно понимаю. И песни твои, если надо, понимаю. И ты меня теперь понимать будешь. Короче, надо до обеда вагон закидать, понятно, мужики?.. Вот так-то, — закончил он и пошел присоединяться к майору.

— Заладил, блядь: понятно... понятно... Пьянь гидролизная, — проворчал Славка. — Ты что думаешь, они портвейн или водку пьют? Хуй там. Вон гляди, за забором гидролизный завод стоит. Он из наших опилок спирт гонит. Оттуда его весь поселок тащит. Эти тоже, видно, пойла надыбали — кто-нибудь из прапоров приволок в грелке. Замахнули из горла, за штабелем, и пошли на обход.

— Это точно... Здесь вся деревня пьет со школы до гроба. Да хуля — пьет! — здесь дети в поселке в расконвой- ников играют, в зэков и охранников. За забором такой же дурдом, если не хуже, — добавил Шутега и пошел прочь.

Вернулся старлей Фоменко.

— Давайте грузите, короче, — сказал он, — вагоны грузить, это, бля, не на гитаре бренчать. Там было шесть струн... А здесь, бля, каждая струна... по шесть метров... Га-га-га!.. — заржал он в мою сторону и пошел с прапорами следом за удаляющимся майором.

— Ну, с Богом, — напутствовал нас Славка, и мы потащились к штабелю.

— Интересно, сколько этой канители входит в вагон? Примерно половину загрузили? — поинтересовался Толя.

Я не сразу сообразил, как сосчитать эти проклятые доски. Судя по надписи на борту вагона — «60 т» — это шестьдесят тонн. Если каждая весит в среднем пятьдесят килограммов, получается больше тысячи досок. Многовато.

Сил уже не прибавится, а точнее — их вовсе нет. При наклоне голова кружилась, и мы поочередно спотыкались и раз за разом припадали то на одно, то на другое колено. Со счету давно сбились и только заглядывали с глупой надеждой в черный зев вагона: может, не так много осталось? Но оставалось еще много.

Тем временем начало светать. Кочевряжиться на виду у всех, по-бурлацки кашляя и запинаясь, было еще и стыдно. Продолжали работать на одной злости. Раз от разу все медленнее, со все более длинными передышками. Менялись местами со Славкой, стоящим внутри вагона и пихающим что есть мочи плахи в медленно растущую стопу. До полной загрузки оставалась еще треть.

— Послать бы их всех на хуй с этой погрузкой! — рявкнул в сердцах Толя. — Да пойти на съем — мы уже больше восьми часов тут.

— Это не имеет значения, — ответил Славка. — Хоть восемь, хоть двенадцать — пока вагон не загрузим, в жилзону не пустят. Вернее, пустят, а после проверки в изолятор закроют.

— А где написано, что вагон должны грузить три человека? — в тон им обоим возмущался и я. — Наверняка человек шесть должно быть.

— Если до обеда не успеем, Грибан сюда прибежит, — продолжал Славка. — Я ему скажу, что втроем больше грузить не будем. По крайней мере — березу. Пошел он на хуй!

Мы сидели на остатках штабеля, сгорбившись и уронив головы. Боль в боку не давала разогнуться. Из лесоцеха пришел, оглядываясь и озираясь, наш заспанный старшак.

— Ну что, мужики, много осталось? — спросил лениво он. — Надо бы на съем собираться.

— Да осталось... А как ты вагон березы втроем за смену закидаешь — это же не конфеты грузить. Давай кого-нибудь еще, человечков пару, хотя бы, — сказал Славка.

— Нам Шутега обещал пару чертей подогнать, — поддержал Толя.

— Щас...чертей... Где их взять? Наши сами еле ползают. Если он своих даст — это его дело. Я просить не буду, сами договаривайтесь, — огрызнулся старшак.

— Пойду договорюсь, — ответил я, последним усилием воли отодрав себя от доски, на которой сидел, и заковылял в сторону Шутегиной теплушки. Когда я открыл дверь и повис на косяках, объяснять уже ничего было не надо. Весь мой вид, голос и выросший за спиной горб говорили

о том, что дальнейшая погрузка грозит уже не изолятором, а летальным исходом.

Шутега встал и начал натягивать телогрейку.

— Идите к вагону, я сейчас кого-нибудь пригоню.

Я поплелся обратно. Толя лежал на спине пластом, глядя в небо. Славка — рядом на пологой, широченной ледяной доске. Они тихо и лениво крыли матом все и вся.

— Ебаная система советских лагерей... козлы... Какой пидор додумался исправлять трудом? — дохлым голосом философствовал Толя.

— Да на хуй кому нужно это исправление!.. Вольным за такую работу бабки платить надо, а здесь — на халяву, за пайку. Все их лозунги — в хую дыра.

Я подошел тихо, ища себе место для лежбища.

— Ну что?.. — в голос спросили оба.

— Сказал, приведет «пару гнедых».

Через несколько минут показался Шутега. Впереди него поспешала эта самая пара, одетая в еще более невообразимые лохмотья. При близком рассмотрении оказалось, что синяков на физиономии у каждого гораздо больше, чем может принять на себя любое среднестатистическое лицо — один поверх другого.

— Сейчас еще одного приведут. Эти втроем махом загрузят, — сказал Шутега и пошел в избу.

Перед дверью он повернулся к вновь прибывшей рабочей силе и рявкнул так, что оба бросились к вагону бегом.

— А ну, что ебало сушите?!. Давай шустри, крысоматки ебаные!