Записки уголовного барда

— По трое разобрались! На вагон по три человека. Разбирайтесь, кто с кем будет грузить.

Славка подошел к нему и, показав в нашу сторону, отрубил:

— Мы, вот, трое — Новиков, Собинов и я.

— Нормально, — ответил старший. — Если кто-то лишний будет или кто-то раньше закончит, я вам четвертого дам.

Закончить раньше вряд ли кто захочет, но лишним кто- то мог оказаться. Все зависело от того, сколько вагонов дадут грузить. И что грузить. Если будет пять вагонов — трое останутся лишними и их по одному добавят к тройкам, что поблатнее. Но никак не к тем, что послабее. Так вкратце пояснил Славка. Наша компания была, безусловно, «самой блатной» — если бы кто-то с этим не согласился, морду разбили бы вдребезги. Четвертый нам полагался в первую очередь. Лагерь есть лагерь: в морду по первому требованию — лучший довод.

Пошли к вагонам. Старшак с бригадиром на ходу распределяли, кому и что грузить.

— Вы трое — на рудстойку, вон туда, в конец... Вы трое — на хвою, второй вагон.

Дошла очередь до нас.

— Новиков, Собинов, Керин — на березу. «Полтинник» грузить будете.

— Так я и знал. Суки... «Полтинник» — это самое тяжелое, что есть на погрузке. Это Захар, блядюга, приказал, точно знаю, — вполголоса проговорил Славка.

«Полтинником» назывались березовые доски шестиметровой длины, толщиной в пять сантиметров. В ширину такая плаха иногда достигала полуметра. Поднять вдвоем еле хватало сил. А их нужно перетаскать за смену целый вагон — шестьдесят тонн. Процедура погрузки следующая. Краном подают на площадку пачку из таких досок. Выдергиваем одну, тащим до вагона, забрасываем ее концом в боковой проем. Один человек все время стоит внутри вагона. Он поднимает ее, двое снизу толкают. Дальше забрасывает конец еще выше — на прибитую поперек вагона поперечину. Снизу опять толкают. Заносят хвост в сторону и с силой вгоняют до самой стены вагона.

Первый раз поперечину прибивают на высоте полуметра от пола. Как только высота сложенных досок поравняется с ней, ее отрывают и прибивают еще на полметра выше. И так до тех пор, пока правую часть вагона не набьют доверху.

Потом поперечину набивают на другую, левую половину. Далее — то же самое. Длина вагона пятнадцать метров, поэтому в левой и правой половине как раз шестиметровые плахи и умещаются. Чем плотнее и аккуратнее укладываются доски, тем больше их влезет. Значит, работать придется дольше. Поэтому существуют разные способы «мастырок».

Первый — «укладка досок крестом». Существенно сокращает их количество, создавая видимость набитого вагона. Недостаток такого способа в том, что если мастырку заметят, весь вагон придется перегружать. Физически втроем это невозможно.

Второй — загрузить полуметровый слой, а потом до самого верха— короткими досками, если они поблизости имеются. Выкладывается стенка. За ней — пустота. Если глядеть снаружи— иллюзия загруженного вагона. Достоинство способа в том, что короткие плахи грузить легче и быстрее. Да и нужно — быстрее, пока никто из начальства не заметил или кто-нибудь не сдал.

Недостаток один: если поймают — десять суток изолятора всем троим и перегрузка по новой.

Но мы таких хитростей не знали, поэтому решили трудиться как положено. Мы еще не знали, что это будет — ад.

После нескольких плах, которые мы кое-как вытащили из пачки и доволокли до вагона, я понял главное: в эту ночь нужно не просто загрузить вагон. В эту ночь нужно выжить.

Доски были неимоверной тяжести. Шершавые, ледяные и полные заноз. А мы почти полтора года просидели, провалялись в душных прокуренных камерах и.на этапах. Перебывали в нескольких тюрьмах поочередно, где нас, находящихся под следствием, держали подальше друг от друга.

Мы ослабли. Наши ноги и руки через полчаса отказались слушаться, мы стали запинаться, а потом и попросту падать. В голове шумело, в висках стучало. Начало темнеть в глазах и тошнить. А время неумолимо бежало и бежало — до конца смены, хошь-не-хошь, нужно успеть. Иначе — изолятор. А там— полбуханки черного хлеба, плошка жидкой баланды, в которой только кусок капустного листка и половина гнилой картошины. Назавтра опять сюда же. И так до тех пор, пока не научишься грузить. Или не подохнешь.

На половине вагона я понял, что начинаю подыхать. Толя стоял, уткнувшись головой в штабель, вцепившись руками в обледенелые доски.

— Подождите, мужики... Не могу, хуево мне...

Я сидел прямо на земле, подпирая этот же штабель спиной. Славка опустился передо мной на корточки и, чтоб хоть как-то подбодрить, повторял:

— Ничего, ничего, сейчас передохнем... Немного осталось.

Славка все понимал. И то, что для меня вот так «падать с копыт» — позор, и то, что просить помощи — позор. Да и не у кого ее просить, этой помощи. Что все это заранее придумано. И он знал — кем это придумано. Славка нас жалел. Единственное, чем он мог помочь — это добрым словом и отборным матом.