Записки графомана. Повесть-эссе

Наша жизнь с Катей стала представлять собой горячее сплетение борьбы противоположностей, высекающей искры страсти и непримиримых споров. Может быть, это и есть жизнь всех семей?

Мы смертельно обижались, если кто-то из нас проявлял невнимание. Я ревновал жену, если по утрам она забывала зайти ко мне в комнату узнать, сплю ли я или уже помер, или была холодна к моим объятиям.

Мы искали следы нелюбви друг в друге, какую-то нечестность в отношениях, и было облегчение, когда находили.

– Я так и знала! – торжествовала она.

– И я всегда предчувствовал, – вторил я.

– Ты меня не любишь, – открывала она истину.

– Это ты меня не любишь! – негодовал я.

Может быть, это опасение оказаться в горечи одиночества, напрасно прожитой жизни?

– Почему не целуешь? Не обнимаешь?

– Женщины любят духовно, – смеялась она. – Ушами.

– А мужчины – руками!

И кидался к ней.

– Почему так грубо хватаешь? Нет, чтобы нежно погладить по голове.

Я целовал ее ухоженные волосы.

– Видишь, целую тебя везде.

Она уставилась на меня.

– Тебе нужно от меня только одно.

Я воздерживался насильно ложиться с ней в постель. Может, действительно мне нужен только секс? А забота о любимой – вне моего интереса? И меня впрямь влечет только идиотское желание влиться в женщину, с ее широкими бедрами, чтобы выносить ребенка, с нежной грудью, пусть и не такой высокой, но той, что была в ее молодости, с ее обнаженными нежными бедрами выше колен, которых я бережно касался.

Природа придумала сексуальное наслаждение, чтобы неустанно продлевать человеческий род. Но зачем ей нужно развивать личность, мозги для познания себя? Зачем это лишнее усложнение жизни?

Человек всегда одинок, не может исцелиться даже в любви.

– Это не любовь, – упрямо продолжала она. – Просто ты боишься, что без меня пропадешь.

Я воображал, что после ухода тебя буду бродить один по комнатам, где сохраняется твой дух, и пытаться жить, кормиться, глотать те пилюли, что словно подставляешь мне ты? Это было невыносимо.

Она моя единственная семья, но всегда была отдельной, такой вот всегда далекой. Наверно, могла изменить, и это бесило, не мог до конца обладать ею. Хотя вот она, рядом, родная. Оттого такая боль возможного отторжения.

Казалось, испытывал ревность, какую-то общую мужскую ревность, независимо от конкретной женщины. Что такое ревность? «Беспокойное устремление к тирании, перенесенное в сферу любви, – как был уверен Марсель Пруст? – «Счастье благотворно для тела, но только горе развивает способности духа».

Я перестал метаться в разные стороны, понял, что заканчивать жизнь придется только с одной. Может быть, это какие-то объективные ограничения возможностей при старении, обрезавшие желания что-то искать на стороне.

Жена торжествовала с удовлетворением:

– Понял, что никому больше не нужен.

8

Катя часами трепалась по телефону. Я почему-то нервничал, наконец спрашивал:

– О чем так долго?

Она долго опоминалась, потом удивлялась:

– Ни о чем. Не вспомню даже.

Это был ежедневный ритуал потребности близости с родственными людьми. У нее в роду осталась одна тетя Марина. Катя всегда была среди людей, подруг, их родственников – дядей, тетей, двоюродных и троюродных сестер, близких и дальних. И завидовала самой близкой подруге, – та была единственной дочкой у папы и мамы, которые умерли в суровые годы, и сумела разветвить род: родила и одна воспитала дочь (отец сбежал), а та вышла замуж и тоже родила дочку, – и все они образовали целое родовое гнездо.

А я был приезжим, оставшимся после института в этом городе. И в сущности жил интересами жены и окружавших людей.

Но она становилась чужой, когда я, лежа на диване, торчал перед телевизором, сладострастно, по ее мнению, смотрел «обнаженку».

Официальное телевидение показывало ток-шоу: «Только у нас говорят свободно!», «Вжарь, Андрей!», «Наедине со всеми», «Правда, только правда на полиграфе!» Там «раздевали» классиков, попсовых знаменитостей, и простой народ, – они, оказывается, занимались харассментом и пьянством, избивали жен, выбрасывали младенцев из окна. Показывали счастливо красовавшихся на экране несовершеннолетних девиц, рассказывающих, как их насиловали, наивно выкладывая в своем блоге «онлайн». Как отдавали детей в детский дом, и через тридцать лет телевидение показывало встречу виноватых спившихся родителей с взрослыми красавцами детьми, ищущими свои корни…

Классики не могли дать сдачи, а остальные оправдывались или тупо молчали перед любопытством праведно выглядящих ведущих.

Это то, к чему всегда хотел приобщиться простой человек – к своему кусочку славы, узнавания его всем народом, и к тому богатому и лучезарному миру, в котором он никогда не жил, а только мечтал в прекрасных снах. Всегда безвестный, как миллиарды ушедших в могилу, не оставивши следа в истории. Что такое это желание подставиться под софиты бессмертия? Может быть, это страх остаться одинокими?