Записки графомана. Повесть-эссе

Нам страшна впустую прожитая жизнь. То есть, в стороне от общего интереса, без любви, делающей жизнь бесконечной. Это разновидность страха перед одиночеством, не только без родных, но и без людей вообще. Забвение – это убийство человека. Вот отчего люди стремятся хотя бы к маленькому кусочку славы.

Я же изо всех сил старался увидеть в кричащих друг на друга с мордобитием в эфире представителях населения глубинные смыслы бытования народа. Надеялся набрести на сюжет, единственный, который поможет выразить себя.

Хотя это могло быть и моим неизжитым пристрастием к обнажению в моих текстах, или просто сладострастным удовольствием. Я с моим натурализмом тоже вполне мог бы стать «обнажальщиком».

Но жена Катя просто ненавидела перетряхивание грязных простыней перед всем светом на каналах, игнорируемых интеллигенцией, не умея взглянуть на это со стороны. Наверно, у себя в клинике насмотрелась страданий больных, так, что не желала видеть это еще где-либо. Ей был чужд такой анализ грязи. Считала, что муж-провинциал любит подглядывать в замочную скважину на семьи, ссорящиеся и делающие друг другу пакости.

Она не терпела новые постмодернистские веяния. Не понимала, что это смена эпох, где «обнаженка» уже господствует, только и способная щекотать нервы уставшему, отчего-то теряющему энергию народу, и будет преобладать с переходом на квантовое информационное будущее.

– Это же твой народ! – возмущался я.

– Это не мой народ! – отрезала она.

Я считал, что нельзя отворачиваться от трагического фарса жизни, видел, вопреки консерваторам, как через мириады живших и живущих человеческих существ высвечивается движущийся живой гребень настоящего, и из живого мгновения уходит в неведомое впереди.

– Писатель, а тратишь время на ящик, – язвила жена.

– А что такое «зря»? Что полезно, дает чувство полноты? Работа в офисе, чтение, хождение в лесу?

– Выпей витамин.

Я смягчался.

– Вот сейчас вижу – ты меня любишь!

Она не считала серьезными ни мою общественную организацию с ее целями соединить чистоту действий и экономику, ни мои литературные изыскания.

Сталкиваясь с ней в коридоре или на кухне, я нарочито шарахался.

– Я тебя боюсь.

Она тоже мимоходом отшатывалась.

– И я тебя боюсь.

9

Катя досаждала мне своим субъективным отношением к миру. Воспринимала человеческие страдания, несправедливость слишком горячо, чтобы судить объективно. Читая по айфону в «твиттере» информацию о нашей действительности, она негодовала, язвительно глядя на меня:

– Какое убожество! В Якутии травят художницу, что она изобразила аборигенов в меховых малахаях обнимающих и целующих друг друга!

– Безумие! – возмущался я ей в лицо. – В тридцать седьмом году клекотали: кругом враги! Еще тогда народу вбили эту идеологию – она стала инстинктом, которую и сейчас не вырвешь. Боль, ужас вкупе с нищенством – переломили народ. Стокгольмский синдром.

Мы в негодовании смотрели друг на друга.

____

Я уже не мог жить бесцельно, как гуляющие в парке старички с посохами. Мне нужна хотя бы простенькая цель – сбегать в книжный магазин, чтобы купить новую книгу любимого писателя, или в магазин с бумажкой жены, что купить.

Главная цель стала литература. Я мечтал зарабатывать на ней. Написал повестушку в виде писем героя – из жизни, о распрях на работе, в том числе в семье и у родственников.

Никто, кроме родных, не знал, что я изобразил картинки из личной жизни. Не хотел, но получилось с натуры, описал в точности как было, не пожалел никого, чтобы узнавали, и кое кого из моих недоброжелателей презирали, только изменил имена. Конечно, не так, как в украинском сайте «Миротворец», где публикация имен и адресов прямо наводила бандитов на квартиры для разборки.

Короче, текст был натуралистическим описанием, не преображенным метафорой, которая освещала бы не привычную мне реальность.

Жена смотрела на меня странным взглядом. Она молчала, и здесь было недоумение, и даже отчуждение.

– Ты оболгал нас!

Я горделиво знал, что все жены, с кем будущие писатели начинают жить в нищей молодости, не признают в них писателей, даже получивших признание, не то, что те, кто выскакивает за именитых авторов.

– Ты прочитала буквально. Не заметила, что это воплощение идеи.

– Какой еще идеи?

– Идеи тоски по иной жизни, в одиночестве среди серых будней. Я изобразил, как есть, правдиво.

– Чушь! – фыркнула она и замкнула уста.

Я оправдывал себя:

– А как быть с Левитаном? Чехова тоже обвиняли, что он в «Попрыгунье» оболгал его друга – художника Левитана и его любовницу художницу Кувшинникову. И чуть не дошло до дуэли. А Лесков, изобразивший жену…

– А наш с тобой интим… Зачем?

– У всех интим одинаковый! – разозлился я. – Это типично. Ты, вернее героиня там изображена положительной, хотя и реалистично.

Она вздохнула.

– Надо любить. То есть помогать – руками! – близким. Хотя бы лекарства принимать.

– А разве я не пытаюсь действовать? Путем п… писания того, что, может быть, необходимо людям?

Хотел сказать, что действие – это и отстаивание своей позиции, а тут я упрям. Но промолчал.

– Но для этого надо быть талантом.

– Ты не хочешь знать мой внутренний мир?