Записки графомана. Повесть-эссе

«Совесть нации» тихим голосом говорил, что мы не изменились, лишь перелицевали старые догмы. Неуважение к другим. Потеря достоинства. Отсутствие исторического сознания и цивилизованного способа общения. Злобу сублимируем в лицах, сбрасывая Ивашку с наката, как у Щедрина. Сама способность доброжелательного внимания у нас утеряна. Идея справедливости понимается узко, как система распределения благ и ликвидация привилегий, а идея демократии – как право свалить власть.

– Политизация общества без культуризации и усвоения правового сознания, – это кулачное право, митинговые крики, – словно извиняясь, говорил он. – Спасительно одно: профессионализм в своем деле, что только и дает ощущение достоинства.

Политолог с липкими непричесанными патлами на лбу бросался на трибуну с ненавидящим взглядом убежденного деятеля.

– Нужно вернуться к «константам» – родине, патриотизму! – кричал он могучим балкам в вышине потолка. – Новая культура превращена в отстойник. Молодежь зачумлена. За сто лет лишились элиты в русском народе. А вот мусульманские народы не оторвались от истоков фундаментализма. Крапивное семя уйдет, но оставит кровавый след. Пока, после страшного рабства, нельзя давать народу полную свободу дикому народу. Безмолвствующее большинство не может высказываться само, забитое политиканами. Ему важна деловая организованность госаппарата.

Толстый либерал, наоборот, призвал ускорить развал «константы», вернуться к европейским ценностям. Соблазн коммунизма снимал социальный страх с человека, мечта о равенстве оборачивается новым рабством.

«Умеренный» политолог доказывал:

– Интеллигенция переоценила народ. Темную невежественную массу приняла за зрелых и развитых людей. Охлократию приняла за демократию. Это происходит во всем мире.

В таком состоянии общества, – рокотал он под сводами огромного цеха, – драйверы перестают работать, и вся надежда на национальные элиты, способные оценить ситуацию и найти пути дальнейшего развития. В мире торжествует теория конвергенции. Выигрывают те страны, которые выбирают лучшее и от того, и от другого. Все зависит от национальных элит и конкретного этапа развития. Южная Корея пыталась при одном диктаторе копировать Запад, и провалилась. При другом диктаторе учли национальные традиции и достигли уникального взлета. Перешли к демократии – все затормозилось. В Китае, который был в глубоком упадке, начали с взращивания предпринимательского слоя, а «гласность» отложили до иных времен. В России начали реформы с гласности и разгрома государства.

Вмешался непричесанный политолог:

– Оппозиционеры, – кричал он под странный шумок в огромном цеху, – получают известность за свои «подвиги» почти даром. То есть, не за счет попытки внутреннего духовного развития, а из-за тупых бросков на амбразуру и показных страданий жертвы. Что легче, чем изменить что-то в душе.

На него шикали, в шуме цеха слышались редкие хлопки аплодисментов. Меня это почему-то задело.

– Настоящими рабами стали твердокаменные оппозиционеры, окопавшиеся за границей, их погубила психология противостояния, политической конъюнктуры. Мещане и то сумели остаться людьми, с их свободным внутренним миром, как бы мелок он ни был. Эта реальность повседневного существования недоступна борцам. Великие поэты выходили из мещан.

Его освистали.

Бывший «совесть народа» в заключительном слове мягко упрекал ораторов. Достоевский понял, стоя на эшафоте: все революции ничего не стоят. Победа ли, поражение – приводят к эшафоту или тех, или других. Нетерпение в отношении к жизни есть форма неуважения к ней. Революция требует неукорененных людей. Все великие романы – романы покаяния от соблазна революции. Правда, Евгений в «Медном всаднике» бежал, и в этом было хоть какое-то действие. А сейчас наш человек сидит в кресле перед брадобреем, проводя добровольный эксперимент.

– Культура, как писал философ Мераб Мамардашвили, – это усилие и одновременно умение практиковать сложность и разнообразие жизни. Человек – это постоянное усилие стать человеком, состояние не естественное, а творящееся непрерывно.

Его слова отвечали моим самым сокровенным мыслям.

«Совесть нации» недолго слушал перехлесты в убеждениях членов нашего движения, и тихо ушел. Он скоро перестал к нам заходить, что-то ему не понравилось.

7

Мы с Катей были совсем разные, но это не мешало.

– Нам с тобой не о чем разговаривать, – говорил я, сидя с ней на кухне.

– Нет, мы просто молча понимаем друг друга. Под молчанием есть какая-то глубина. Просто выразить не можем.

Я смеялся:

– Какие могут быть разговоры при слиянии душ? Да, наши души где-то не здесь, они вместе в каком-то заливе любви. Там не надо слов.

Правда, и слияние душ начинает надоедать. Кроме, конечно, слияния тел, это не надоедает никогда. Испытывая миг наслаждения сексом, я невольно думал: а не прав ли маркиз де Сад, считая наслаждение целью человека? И почему люди накладывают табу на это?

Чтобы был диалог, нужно отделиться друг от друга, тогда становится видна разница в мировоззрениях – предтеча охлаждения друг к другу. И это нам вскоре представилось.