Но Джей остался там, где стоял, медленно поворачиваясь на месте, словно в трансе, рассматривая сервант со сломанными дверцами, набитый вздувшимися банками консервов с давно истекшим сроком годности, четырехсекционную полку с облупившейся ламинацией, криво свисавшую со стены, обколотую плитку, облезающие обои, гниющий линолеум, перевернутый компьютерный стол без одного колесика. Все вещи были сломанными, не починенными, не используемыми, с истекшим сроком годности и дефектными.
Заброшенными.
– Это словно эпицентр землетрясения, – сказал он.
Он был не так далек от истины. Страсть моей матери к накопительству была подобна затянувшемуся на десятилетие стихийному бедствию – медленному наводнению без надежды быть спасенными экстренными службами.
Поверхности плиты и раковины были заставлены грязной посудой, заржавевшими кастрюлями, кружками, пластиковыми стаканами и бумажными тарелками, по ним бегали черные муравьи. Под потолком лениво жужжали мухи, и, даже не вглядываясь, я знала, что в гниющей еде пировали черви. Я подняла голову, когда сбоку от меня что-то внезапно зашуршало, и краем глаза заметила черное пятно, скрывшееся за потускневшим кофейником. Это была маленькая крыса или очень большой таракан.
Я пожала плечами:
– Извини. У меня нет слов для всего этого.
Это было за пределами слов, за пределами понимания.
– Я понимаю, почему она хранит вещи твоего брата, но почему она отказывается выбрасывать мусор? – спросил Джей.
– Она не может. Она видит необходимость в том, чтобы принять идеальное решение относительно того, что оставить, а что выкинуть. А так как идеального решения нет, она так волнуется, что оставляет абсолютно все, чтобы чувствовать себя в безопасности.
– Ну, если
– Ты думаешь, я не пыталась? Ты думаешь, я не перепробовала
– А
– Если я что-нибудь выкидываю или хотя бы просто двигаю, у нее сразу начинается истерика. Потом она несколько дней ходит подавленная, обвиняя меня в том, что из-за меня она потеряла контроль над собой. Как будто вот
– В итоге ничего так и не помогает? – аккуратно спросил Джей.
Я покрутила головой:
– Спустя годы я наконец поняла, что она просто
– А что ты
– Я сказала ей, что она любит весь этот хлам больше меня.
Джей поморщился.
Ну, по крайней мере, в последнем она была права.
40
Мы с Джеем вышли в коридор, где я затолкала подушки наверх, когда мы проходили мимо матраса.
– Меня всегда преследовало чувство вины, что не смогла спасти ее от этого, не смогла помочь ей почувствовать себя лучше. Но я сдалась. Я стараюсь жить отдельно (обособленно) и по-другому, насколько это возможно. У меня не осталось идей, и мне некуда больше пойти.
Я слышала отчаяние в собственном голосе. Ты опасно близка к тому, чтобы начать жалеть себя, Пейтон.
– Один раз я попыталась сходить на анонимное собрание барахольщиков, но не смогла войти внутрь – дом был переполнен.
Джей проигнорировал мою жалкую шутку.
– Твой отец в курсе, насколько все плохо?
– Не думаю. Если бы он знал, ему пришлось бы посмотреть правде в глаза, взять на себя часть ответственности, предпринять что-то. А у папы тоже талант к избеганию.
Я задержала дыхание, когда мы проходили мимо гостевой ванной комнаты.
– Но ведь с ним жить было бы намного лучше, чем здесь?
– Возможно. Но пришлось бы сменить школу и переехать в Залив Голубого Краба. Я бы скучала по Хлое, – и по тебе тоже. – И если бы я уехала, не думаю, что моя мама справилась бы одна. Она не особо-то заботится о себе.
– Но ты подаешь заявление в колледж в Нью-Йорке. Разве она не останется одна?
Я вздохнула: