У Петрова было время подумать, пока он сидел в хижине, в чулане. И там он вдруг вспомнил вчерашний прием, казавшийся далеким и нереальным, словно происходил в прошлой жизни. И круглолицый, сладкоречивый Тьерри всплыл в памяти. Именно ему Петров сказал о сегодняшней поездке в Кабинду. Он бы, может, и не подумал на Тьерри, если бы не допрашивающий его француз.
На следующий день, когда он навещал Полторанина в местном госпитале, узнал от Михаила то, что повергло его в окончательное уныние. И Петров решил сразу же по возвращении из госпиталя отправиться к послу с просьбой отправить его в Москву. Вчерашнее похищение и хоть и недолгое пребывание в плену позволяло ему, как считал Александр, выдвигать такие требования. Ему нанесли если не физическую, то психическую травму.
Полторанин лежал в отдельной палате с зелеными полупрозрачными жалюзи на окнах раздетый по пояс, с капельницей, игла которой была воткнута в сгиб локтя, и очень злой от бездействия.
— Что ты думаешь?! — воздел он руку, свободную от капельницы, к вошедшему Петрову. — Когда мы с тобой уехали, унитовцы ворвались в лагерь МПЛА и освободили Харрисона. У мапловцев наверняка кто-то крысятничает. Упустили такого наемника! Они собирались отправить его в Луанду и устроить показательный суд.
Михаил промолчал о том, что предложил командиру группы устроить шумиху вокруг того факта, что овимбунду привел под уздцы американца — юаровского наемника. Предлагал возить бывшего унитовца по деревням, где население еще колеблется, к кому примкнуть, по партизанским группам, чтобы он рассказывал, и чем красноречивее и кровожаднее, тем лучше. Но Харрисона похитили, а дезертира убили и, скорее всего, не в случайной перестрелке. Его хотели убить.
У Петрова возникло мимолетное желание рассказать о допросах в той хижине, о том, что именно он, трясясь от страха, рассказал человеку с французским акцентом. Однако мрачный Полторанин отпугнул своей резкостью.
«Нет, надо уезжать отсюда, и как можно быстрее, — подумал Петров, спускаясь по мокрым от бесконечного дождя ступеням госпиталя. Он открыл зонт, дошел до стоянки, отпер дверцу, бросил зонт на полик, а сам стал отлеплять листья манго с лобового стекла. Когда он отлепил очередной лист, вдруг увидел, что кто-то сидит на переднем сиденье. Петров так растерялся, что замер, не зная, что предпринять. Кричать, привлекать внимание прохожих, вызывать полицию или сотрудников посольства, просто вытолкать непрошеного гостя?
Он не знал этого человека. А тот сидел и улыбался. Причем улыбался так, что не было сомнения в его превосходстве не столько физическом, сколько моральном. Но что давало ему это превосходство?
Мужчина поманил Александра, и тот безропотно сел на водительское место.
— Месье Петров, — заговорил неожиданный пассажир на английском, — давайте прокатимся, поговорим.
— Вы кто? И почему я должен с вами куда-то ехать?
— Вы не должны. Послушайте и решите. — Он все с такой же улыбкой достал из кармана небольшой диктофон и включил.
Допрос в хижине записали так же, как и беседу с Тьерри в посольстве.
— Меня зовут Кловис, — счел нужным представиться француз.
Александр прислушался, пытаясь определить на слух, не тот ли Кловис француз, который допрашивал его в хижине. Но Кловис разговаривал с усмешкой в голосе, а вчерашний француз говорил хрипло и грубо.
Ощущение, что его снова закрыли в тесном чулане, охватило Петрова так стремительно и сильно, что он принялся хватать ртом воздух и стал лихорадочно опускать стекло на дверце машины.
— Вы кто? — повторил он наконец, когда обрел дар речи. — Чего вы добиваетесь?
— На данный момент я хотел бы, чтобы вы завели мотор и проехали вниз по улице к церкви Святой Анны. Это в районе Пото-Пото. Там и поговорим.
Внутри старинная церковь напоминала продолговатую пещеру-зал, а по сути была огромным каменным шатром.
Пока они ехали к церкви, Кловис молчал и улыбался. А Петров уже просчитал варианты. Он не был профессиональным разведчиком, но ему хватило сообразительности понять, к чему записывали его разговоры, для чего теперь дали прослушать эти записи. Перед ним с отчетливостью вставали пресловутые два варианта. Первый — покаяться перед своими, расписаться в своей трусости и глупости, поставить крест на карьере. Второй — начать торг с Кловисом и продаться подороже. У него мелькнула мысль, что в Союзе деньги он вряд ли сможет открыто тратить, но это ничего, главное, чтобы они были.
Кловис вел себя раскованно. Когда Петров припарковал машину на площадке около церкви, француз вышел, размял ноги, продемонстрировав, что обут в легкие фисташковые мокасины на босу ногу и одет в легкие бежевые брюки, такие же, как пиджак, и в лососевую рубашку-поло. Словно он и не собирался вербовать советского специалиста, а приехал с приятелем поглазеть на старинную церковь.
Они прошли внутрь храма, сели на одну из скамеек недалеко от входа.
— Зачем я вам нужен? Я уеду очень скоро, никакими секретами не обладаю, чтобы ими делиться.