Выстрел в лесу

Брузгюс, казалось, ничуть не волновался. Он молча собрался, взял из рук жены узелок — она наспех завернула в тряпицу краюху хлеба, кусок сала, несколько луковиц — и равнодушно ждал, пока сержант составит протокол.

Закончив обыск, вернулся милиционер. Ружья в доме не нашли. Брузгюса посадили в машину и увезли…

Тут уж деревенские кумушки дали волю языкам. Все в один голос твердили, что Брузгюс убил оленя, что у него обнаружили шкуру косули; ружья, правда, не сыскали, но оно есть, Брузгюс зарыл его в потайном месте. Все капканы и петли на лис, зайцев, кабанов, найденные в пуще лесником, — все это работа «колченогого». А то с чего же он живет? На колхозных работах появляется раз в год, на стройку электростанции даже не заглянул, а небось с голоду не пухнет — каждый день сало трескает. Если не ворует, не браконьерствует — откуда берет? Повадился кувшин по воду ходить — тут ему и голову сложить. Наконец-то изловили косоглазого ворюгу! Хватит, пожирел на чужом добре. На всю жизнь запомнит!

Деревня облегченно вздохнула.

А Ромас и Алпукас от счастья были готовы пуститься в пляс. Словно гора свалилась с их плеч — браконьер найден. Они спугнули его, они же помогли поймать: первыми увидели на базаре Зуйку в желтых сапогах.

Однако радость была недолгой.

Чертик в омуте

На стройку идти было еще рано, и мать после обеда отправила Алпукаса по воду. Ромас будто только этого и ждал. Он прошмыгнул в горенку и открыл свой чемодан. Сверху лежало белье: трусики, дюжина носовых платков, майки, десяток пар совсем не ношенных носков — Ромас давно уже ходил босиком — и много других совершенно ненужных вещей, аккуратно заштопанных, отутюженных и уложенных матерью.

Но мальчика, видимо, не интересовали ни носки, ни майки; он откидывал их, выкладывал на пол. Наконец Ромас нащупал в уголке чемодана до, что искал. Это был замысловатый фарфоровый чертик, отливавший синим, красным, зеленым, золотым. В городе к ним иногда заходил приятель отца, художник. Он и принес Ромасу чертика. Зеленая морда уродца ухмылялась, золотые рожки угрожающе торчали, раздвоенные копыта были по-турецки подогнуты под себя, хвост, тоненький, черный, казалось, подрагивал от удовольствия, а язык, длинный, красный, как шарф, трижды обвивал шею.

Уродец обычно стоял на полке возле книг и тетрадей мальчика. Ромас и сам не знал, почему в последнюю минуту, когда уже нужно было идти на вокзал, схватил его с полки и сунул в чемодан. В Стирнае мальчик совсем забыл о нем и вспомнил, только когда встретил Циле на стройке…

На кухне послышался голос Алпукаса. Ромас поспешно завернул фарфоровую безделушку в бумагу и сунул в карман…

Сегодня ребята просеивали на стройке песок. Кончив работу, мальчики решили искупаться в речке неподалеку от родника. Там глубже. Но Ромас почему-то заупрямился. У него заболела голова. Пусть Алпукас идет один, он вернется домой сам. Но приятель не захотел оставлять Ромаса и поплелся с ним.

Делать после ужина было нечего. Выйдя во двор, оба примостились на приступке клети.

Хороши летние вечера, когда солнце только что село, с реки тянет холодком, но земля еще хранит тепло! Внезапно, словно сговорившись, разом смолкают птицы, замирает лес, мир еще не уснул, но уже готовится к покою. Вот движется старая гусыня с выводком голенастых гусят, ковыляют утки; сколько шума, сколько болтовни! Как славно было весь день нырять на речке, которая сейчас окуталась туманом, словно готовит себе на ночь постель! Рыжик набегался и устал; он развалился под окном и зевает — кончился день, а с ним и веселье. Дремлющий журавль стоит на одной ноге и видит во сне болото. Только индюки не хотят спать. Старый индюк, красный от натуги, распустил крылья и горделиво бормочет: «Вот я каков, вот я каков!..» Коровы пасутся неподалеку от дома, тут же за гумном; Марцеле уже звенит подойником; скоро запахнет парным молоком.

А там что поднялось столбом? А-а, это Юле подметает двор. Березовая метла быстро ходит в ее руках, клубы пыли взлетают к небу.

Ромас не замечал красоты вечера. Он все поглядывал по сторонам; мальчику не сиделось на месте. Что это гусыня так разгоготалась? Уймутся ли когда-нибудь индюки?! Надо быстрее загнать их на ночь. Упрямый Алпукас утверждает: еще рано, пусть походят по двору, поклюют. Загонишь птицу — и придется сразу ложиться, больше делать нечего. Потому Алпукас, как обычно, и не спешит. Но Марцеле, идущая с полными подойниками, тоже напоминает ему о последней вечерней работе, и Алпукас волей-неволей поднимается.

Мальчики открыли ворота хлева. Утята, вытянув шеи, сами заспешили за старой уткой; неторопливо зашагали гусята; за курами пришлось погоняться. Алпукас зашел в хлев, чтобы закрыть загородку, а когда вернулся, Ромаса уже не было.

Он позвал его раз, другой. Никакого ответа. Алпукас обошел хлев — никого. Может быть, за клетью, возле речушки? Алпукас побежал туда, осмотрелся… Далеко-далеко над берегом что-то замаячило. Да ведь это Ромас! Куда он помчался? С ума сошел, что ли?