Выстрел в лесу

…После обеда Юле пошла на речку полоскать белье и купаться, а взрослые прилегли — это был недолгий полуденный отдых, когда валишься куда попало: на сено, в тень клети, на лужайку, в тот же миг засыпаешь и после короткой дрёмы так же внезапно пробуждаешься. Дети сидели на опушке и смотрели на редкие облачка, медленно движущиеся по небу. Сначала хотели идти на стройку, но в этот час она выглядела унылой и заброшенной. Работы велись нынче по-другому: вовремя начинали, вовремя кончали, вовремя шли и на обед. Если вначале хватались за все, что придется, одолевали с маху, а потом полдня простаивали, не зная, к чему и как приложить руки, то потом воцарилось настоящее деловое настроение, когда незаметно особенной спешки и суеты, но по сторонам поглядывать некогда: работается спокойно, уверенно и споро.

…Дети сидели молча. Молчало и все кругом: лес, поле, луг, речка изнывали от зноя. Солнце с высоты охватывало всю землю своими жаркими лучами, и только изредка откуда-то из неоглядных далей приплывала черная тень и, скользнув по полям и лугам, уходила по верхушкам леса. Увидев темное пятно, Алпукас торопливо прикрывал руками глаза, падал ничком и, прижавшись к земле, недвижимо лежал, пока тень не исчезала. Ромас смотрел, смотрел и не выдержал:

— Ты что, очумел?..

— Страшно! — сказал Алпукас. — Летит что-то темное, не иначе злой дух.

Ромас презрительно отозвался:

— Эх ты, голова!.. Тень по земле прошла. Тень от облака, понимаешь?

Алпукас обиженно возразил:

— Облако, да? Ты глянь, как оно медленно ползет. А это черное — как летучая мышь. У него голова, крылья, хвост. Ты присмотрись.

— Все они черные. Где ты видел белую тень?

— Тени, конечно, черные, но это не тень, я знаю.

Тут Алпукас снова увидел несущегося по полям «злого духа», который перемахнул через речку, промчался по холмам и был уже совсем рядом… Алпукас бухнулся на землю.

Ромас закричал во всю глотку:

— Бери меня, хватай меня! Га, смотри, почему он мне ничего не делает? Вот он, твой дух.

Алпукас снова сел.

— Думаешь, он так и станет на каждого встречного-поперечного кидаться? Он присматривается, выбирает. Раз пролетит — ничего, а в другой возьмет да и заденет хвостом.

— Выдумывают люди ерунду.

— Ты еще скажешь, и чертей выдумывают?

— Ясное дело, выдумывают.

— Болтай, болтай… Я сам чертей видел.

— Где это ты их видел?

— Прошлой зимой на Крушинной горе вместе с Вацюкасом Гайлисом. Хочешь, расскажу?

— Рассказывай, если охота, — равнодушно согласился Ромас, хотя его разбирало любопытство. — Все равно я знаю, что никаких чертей нет.

Черти

— Прошлой зимой в нашем колхозе умер кузнец Рокас. Он жил там, под Крушинной горой. Сильный-пресильный был, коня поднимал. А еще, говорят, он с нечистой силой водился.

Вот, значит, этот кузнец Рокас взял да умер. Вечером отец с матерью ушли на поминки. Остались дома только мы с дедусем да Юле.

Дедушка укачал Натале и сел плести путы, а я привязал веревку к салазкам и вышел во двор. Подмораживало. Днем малость отпустило, а к вечеру снова стало прихватывать. На крышах висели сосульки, длинные-предлинные, как клюв у аиста; проведешь палкой — звенят, словно бубенчики.

Одному кататься скучно. Я подумал про Крушинную гору, хотя дедушка в тот вечер не велел уходить со двора. И, как только подумал, страшно мне захотелось пойти на гору. Вот там накатаешься! Как рванешь — только ветер в ушах да комья снега из-под полозьев. Зазеваешься, чуть в сторону свернешь — зарябит в глазах. Бац! — и уже сидишь по горло в сугробе. В субботу и воскресенье там ребята со всей деревни собираются. Знаешь, как здорово! Катаемся до самой ночи!

Но тогда не было ни субботы, ни воскресенья, а одному на Крушинной не катание. Я только выехал со двора и скатился с откоса возле березняка. Полозья скрипят — наст крепкий. Салазки с ходу взлетели на другой холмик, и я, лежа на животе, снова припустил вниз. Оттуда рукой подать до Гайлисов. Мы с их Вацюкасом вместе в школу ходим, на одной парте сидим.

Но я и не думал заходить к Вацюкасу. Уже домой собирался. А тут, гляжу, выскакивает с санками Вацюкас, нахлобучил ушанку и катится ко мне:

«Что будем делать?»

«Покатаемся тут, говорю, на Крушинную дедушка не велит».

«Меня тоже не пускают», — пожаловался Вацюкас.

Съехали мы с одной горки, подняли стайку куропаток, потом с другой. Даже не заметили, как очутились возле дома кузнеца. Прямо за усадьбой — Крушинная. Правда-правда, мы не собирались туда! Но гора была рядом, в двух шагах. Ты бы тоже не утерпел.

Прокрались за гумном, чтобы нас не увидели в окно, и залезли на самую гору. К тому времени село солнце и вышел месяц. Ты бы поглядел, какой он был в тот вечер: я еще сроду такого месяца не видел — большущий-пребольшущий, и весь в тумане! Вынырнул из-за леса и уставился на нас. Смотрит и смотрит, прямо жуть берет. А тут еще на усадьбе кузнеца поминальную затянули. Стоим, кругом белым-бело.

Съехали мы с гребня, лезем опять вверх, а тут что-то шасть по склону. Мы стали, вылупили глаза.

«Видел?» — тихо спрашивает Вацюкас.

«Видел», — отвечаю.