Выбор

И случайная встреча, с ней, богатой, красивой, полюбившей его. Полюбившей в ее понятии, это ведь началось как игра, из желания реванша за прошлое поражение. Усмешка судьбы — он подчинил своей жестокой воле доверившуюся ему наивную девушку. И сам был подчинён волей другой. Настолько, что заслужил презрительное прозвище «пуделька» в кругу тех, кто обманчиво дружески пожимал ему руку.

Глаза Грифитса расширились, в них плясали языки пламени камина, он открыл рот, желая что-то сказать. Я заметил это и остановился. Молчание. И я продолжаю.

Он принял решение оставить первую девушку, ибо что она могла ему дать, кроме бедной беспросветной жизни? Так думал он, не подозревая, что жизнь — это то, что мы делаем из нее сами. Сами! Но когда он что-то готов был делать сам? Он приговорил — она ничего мне дать не может, быть ей брошенной. И отличный аргумент — а почему бы и нет? Разве я обещал ей жениться? Нет и нет. Но даже это решение он не смог принять вовремя и непреклонно. Это было бы жестоко, но пo-своему честно. И ещё продолжал пользоваться ее телом для удовлетворения похоти, ибо Сондра — священна. Сондра — неприкосновенна. Сондра — залог блестящего будущего. Тогда как тут… Все так и катилось по накатанной. В пропасть.

Лицо дяди исказила гримаса отвращения. Слушай, слушай… Получай правду. В его глазах все сразу — недоверие… изумление… гнев… презрение… Ко мне. Ко мне? Слушай!

Произошло неизбежное. Она забеременела. Она была вправе рассчитывать на его помощь и поддержку. Но после неискренних и жалких попыток помочь ей избавиться от беременности, показавших всю его низость, подлость и беспомощность, все его мысли были теперь только об одном — чтобы она исчезла. Исчезла! Она требует обвенчаться, чтобы спастись от позора, хотя бы на время, чтобы дать ребенку родиться в законном браке. Она вправе это требовать. Вправе! Но ведь это конец. Конец всем его мечтам и планам. Она должна освободить его. Исчезнуть. Исчезнуть навсегда.

В глазах дяди мелькнул ужас. Слушай меня, Грифитс! Слушай правду о Грифитсе, о чьем фамильном достоинстве ты так печешься!

— Не отводите глаза, дядюшка. Вам страшно?

Он вцепился в цепочку часов, как в какой-то спасательный круг, глядя на меня широко открытыми глазами.

— Да, Клайд. Мне страшно. Страшно услышать то, что ты сейчас скажешь, я уже понял. Но ты же… Вы теперь… Она твоя жена…

Он, потеряв слова, показал на мою левую руку, где искрилось тонкое обручальное кольцо. По странному совпадению в этот момент пламя в камине нашло себе порцию новой пищи и ярко вспыхнуло, кольцо отозвалось сверкающим бликом, ударившим прямо в глаза.

— Да, дядюшка, мы тут. Я и Роберта.

— Так что произошло, Клайд? Я не понимаю. Никто не понимает. Почему…

— Почему я не убил ее?

Дядя в ужасе прикрыл глаза, одно дело, говорить намеками, совсем другое — услышать прямо. Убить. Убить Роберту. По моей спине прокатился леденящий озноб от этих слов.

Я медленно достаю из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо газетный лист и тщательно расправляю его на столике. И от прикосновений пальцев к этому многажды читанному листку, от осознания, что ещё несколько дней — и… Ненависть. Огненная волна ударила в голову, она всю жизнь жила глубоко во мне, и, наконец, нашла выход. Выход, который с грохотом перекрыла упавшая сверху плита. Плита моей собранной в кулак воли. Нельзя. Нельзя! Твои глаза сейчас выдадут тебя, дядя поймет, что ты видишь… Закрой их, ну же… Откинься… Дыши… Медленно… А рука уже сжалась в кулак, я воочию увидел, как он проламывает висок Сэмюэла Грифитса, как его сносит с кресла и беспомощной мертвой куклой бросает на пол… Как я начинаю движение… Как Ликург платит… За все… За все…

Глаза Роберты, наполненные слезами и страхом, в парке Олбани.

— Я зову… Кричу… Умоляю спасти меня… Протянуть руку… И тьма… Я раз за разом видела это…

Дыши. Дыши, Клайд… Не дай волне захватить тебя, не открывай глаза. Ещё нельзя. Нельзя.

Чувствую, как на мою руку осторожно легла ладонь дяди. Успокаивающе. Медленно открываю глаза, надо мной склонилось его обеспокоенное лицо.

— Клайд! С тобой все в порядке?

Медленно разжимаю намертво сжатый кулак и кладу ладонь на газету. Вдыхаю и выдыхаю воздух сквозь стиснутые зубы.

— Прочтите, дядя.

Снова откидываюсь на спинку и закрываю глаза. Слышу шелест осторожно взятого листа и тихо прочитанное.

«Трагедия на озере Пасс»

— Не понимаю, Клайд… О чем эта заметка?

Я тихо вздыхаю, успокаиваясь.

— Просто прочтите…

Глаза мои все ещё закрыты. Молчание. Чуть слышный шелест бумаги в его руках. И через несколько мгновений — треск огня в камине стал тоном выше, по комнате пошел запах дыма. Открываю глаза. Дядя наклонился к огню и длинными каминными щипцами тщательно перемешивает угли, следя, чтобы сгорело все. Встаю и подхожу к нему, он вздрогнул, когда я поднялся с кресла. Долгую минуту стоим рядом, глядя на язычки пламени, пожирающие последние буквы крупно набранного заголовка. Ещё мгновение. Огонь подвел ещё одну черту, перед моими глазами ночной костёр на берегу Могаука и падающие в него письма. Сгорающее прошлое.

— Клянешься?

— Клянусь.