Второй Фаэтон: восемь часов до смерти

«Куда он клонит? Чего добивается? – думал Любарский, имея в виду математика Чатурведи. – Какую игру ведёт? Он явно хочет поскорее спровадить Мировое правительство в космос. А зачем? Станет ли нам от этого здесь лучше?» Учёные уже давно не общались между собой на политические темы, обоснованно полагая, что всюду – в их рабочих и жилых помещениях, а также на улице и в средствах мобильной связи – стоят подслушивающие устройства. Отключение мобильных устройств могло породить подозрение, что учёные сговариваются между собой о чём-то секретном. Конечно, никаких репрессий они не опасались, если не речь не идёт о каких-то конкретных действиях. Власть пока слишком нуждалась в их расчётах и предсказаниях. Но они не сомневались в том, что власть может быстро предпринять превентивные меры по их разобщению. И вообще лучше было не порождать подозрения у такой власти. А в то же время, что можно сделать? Да и нужно ли?

Чатурведи кратко изложил невозможность предсказания «прокручивания» земной коры, отметив, тем не менее, высокую вероятность данного события и ещё раз подчеркнув актуальность превентивной эвакуации в космос. Затем геохимик Вещевзоров изложил расчётные данные, сколько потребуется распылить реагентов в атмосфере, чтобы вызвать механизм обратной связи: выпадение осадков – снижение влажности атмосферы – уменьшение парникового эффекта – снижение температуры – дальнейшее выпадение осадков и т.д. Между тем, Любарский думал про то, как учёные смогли бы, не возбуждая подозрений, наладить между собой контакт по вопросам, не относящимся к их формальной компетенции. Тут даже главный вопрос, пожалуй, не «как», а кто? Поверить свои мысли и сомнения, в надежде встретить если не единодушие, то хотя бы сочувствие и понимание, Любарский мог только Курту Вальдеку.

Тем временем, совещание подошло к концу. «Генерал-интендант экологии» заверил, что он станет побуждать Мировое правительство к безотлагательным действиям по принятию программы снижения парникового эффекта. Затем он распустил собрание.

«”Наиболее ценных в генетическом отношении людей”, – повторил Любарский про себя слова правительственного куратора. – Да, конечно, никакого изучения и отбора людей на предмет выявления наиболее генетически здоровых не будет. Эти господа относят к самым ценным представителям человечества себя любимых. Да и вообще, я полагаю, что действительно самые ценные люди сейчас не в мегаполисах славят Великого Предиктора, эту серую невзрачную крысу-полиглота, а во внешнем мире ведут борьбу против “избранных”, среди которых, по какому-то нелепому и трагическому стечению обстоятельств затесался я».

У порога здания, где проходило заседание, учёных ждал бронированный фургон и несколько вооружённых солдат армии Верховного Приората. Учёных под конвоем привозили на эти совещания, под конвоем же и привозили в рабочие помещения их Бюро, и так же под конвоем развозили по коттеджам, где они жили. Мотивировалось это соображениями «безопасности от террористов». Садясь в броневик, Любарский обнаружил на улочках Форт-Нокса, где размещались только правительственные учреждения, какое-то оживление. Бежали военные, сновали джипы и броневики, над крышами на бреющем полёте шли боевые вертолёты. Откуда-то доносился сухой прерывистый треск очередей из автоматического оружия. Сомнений не было: кто-то из внешнего мира напал на Форт-Нокс.

В полумраке бронированного фургона каждый из учёных был погружён в свои мысли. Редко кто обменивался репликами с коллегами. Если это происходило, то всегда касалось исключительно профессиональной деятельности. Никто не обсуждал происходящие на глазах события. Любарский поймал себя на том, что перед этим пытался оправдаться перед самим собой.

«Нет, это не нелепое “стечение обстоятельств”, это твой выбор, – подумал он о себе во втором лице, – у тебя было время его обдумать и сделать совершенно осознанно, зная, что за этим последует. Ты мог оставить всё это и пойти за Оксаной. Но ты смалодушничал. Тебе не хотелось ничего резко менять в своей жизни, не хотелось брать на себя риск. И вот жизнь сама многое изменила, и ты с этим смирился. А интересно, сильно пришлось бы мне приспосабливаться, если бы я остался во внешнем мире? И, самое главное, сумел бы я приносить там пользу человечеству на своём поприще? Я почему-то убедил себя в том, что не смог бы. Но прав ли я был?»