Ближайшая масляная лампа, мерцающая из-за качки, давала достаточно света, чтобы читать, и Мириэль вытащила его из кармана. Дождь промочил конверт насквозь, размыв чернила. Но она все еще могла разобрать большую часть слов. Она приготовилась к злой иронии. Однако письмо мужа – то, что она смогла разобрать, – было на удивление нежным. Да, он подал на развод, конечно, скрыв истинную причину, чтобы предотвратить скандал в Голливуде. Но он написал, что всегда будет любить ее и будет продолжать передавать ее письма девочкам. Когда-нибудь, писал он, станет возможно рассказать им печальную правду о том, почему она уехала. Его последние слова поразили ее больше всего:
Мириэль сложила листок с растекшимися чернилами и сунула его обратно в карман. Рядом на койке зашевелилась Жанна. Она поправила одеяла и погладила девочку по щеке. На этот раз кожа была не горячей и не липкой. Дыхание стало мягким и спокойным.
Неужели Мириэль и вправду пришла в себя, как написал Чарли? Обрела вторую жизнь? Независимо от того, пощадит наводнение Карвилл или нет, лекарства от их болезни все еще не найдено. Что это за жизнь, когда ты находишься в клетке за забором, отлученный от остального мира?
Она положила голову на край койки и закрыла глаза. Это определенно была не та жизнь, которую бы она выбрала. Но Чарли прав: как бы то ни было, это – жизнь. И ей повезло, что не приходится проходить через все это в одиночку.
На рассвете она проснулась и обнаружила, что баржа все еще надежно привязана к берегу, а колония с ее проволочным забором и лабиринтом побеленных зданий все еще стоит. Койка Жанны, однако, была пуста. Мириэль расспросила сестер, но никто из них не видел, как она убежала.
– А что с дамбой? – уточнила она.
– Она разрушена в нескольких местах вдоль западного берега, – ответила сестра Верена. – Но нашу восточную сторону Бог пощадил.
Вздохнув с облегчением, Мириэль отправилась на поиски Жанны. Дождевые облака рассеялись вместе с ночью, и над водой повис легкий туман. Она пробиралась мимо обитателей колонии, некоторые еще спали, другие сидели в тихом благоговении, наблюдая, как над рекой встает солнце.
На носу баржи Мириэль обнаружила Фрэнка и Жанну, сидящих вместе и смотрящих на воду.
– Самое время тебе присоединиться к нам,
Она села рядом с ними и обняла девочку за плечи.
– Разве ты не должна отдыхать на своей лежанке?
– Оттуда ничего не видно, – возразила Жанна. Ее голос был еще хрипловат, но покраснение белков прошло. – Я хочу быть впереди и в центре, когда мы отправимся вниз по реке.
Мириэль начала было говорить, что баржа надежно пришвартована, а дамба уцелела… и закрыла рот, чтобы не произносить эти слова. Ведь это прекрасно! Плыть вниз по реке к широко открытому заливу. Туда, где их болезнь не имеет значения. Ее рука крепче обхватила Жанну. Она поймала взгляд Фрэнка и улыбнулась.
Может быть, когда-нибудь.
Эпилог
Мириэль приготовила еще один шприц промина, когда последний пациент сел за стол и закатал рукав. Она передала инструмент Доку Джеку, который смазал кожу пациента бетадином, затем осторожно ввел иглу в вену. Недавние испытания сульфаниламида и дифтерийного анатоксина оказались безуспешными, но этот новый препарат отличался от них. После нескольких месяцев ежедневных инъекций узелки и поражения у пациентов начинали исчезать. Больные становились энергичнее, и у них появлялся аппетит. Конечно, были и побочные эффекты. Анемия, дерматит, аллергические реакции. Но на этот раз многообещающие результаты от применения препарата перевесили риски.
Минутная медленная инъекция, повязка – и пациент встал и готов уйти. Ничего похожего на многочасовое лечение, которое они пробовали в аппарате для гипертермии много лет назад. Мириэль убрала дополнительные принадлежности и загрузила использованные иглы в автоклав. Когда ее смена технически закончилась, она поднялась по лестнице лазарета на крышу, где несколько пациентов сидели в тени большой беседки, наслаждаясь вечерним ветерком. Перед уходом она пообещала уложить волосы одной из женщин в заколки – мягкие волны и завитки теперь были в моде. Кроме того, Мириэль была готова отвлечься любым способом от своего ползучего беспокойства о завтрашнем дне.