Всё, чего я не помню

По дороге обратно я услышал, как одна женщина плачет, и кто-то ее утешает. Вернувшись на кухню, я заметил, что Нихад, та, которую избили, успокаивала женщину с ножом, Зайнаб. Хотя должно было быть наоборот.

– Сколько человек здесь живет на самом деле? – прошептал я Самуэлю.

– В смысле? Две или три семьи.

Я рассмеялся.

– Что? – спросил Самуэль.

– Ты заглядывал в гостиную?

Мы пошли туда вместе. Самуэль схватился за голову. – Три очень большие семьи, – пошутил я.

Мы пошли на второй этаж, там то же самое, груды подстилок, пакетов, коробок из-под бананов. На втором этаже был балкон, там курили два парня. Они кивнули нам и улыбнулись, один из них открыл дверь и спросил, не мы ли «Rojdas lawyer»[49].

– No[50], – ответили мы.

– Okay[51], – сказали они и закрыли дверь.

Самуэль переходил из комнаты в комнату, сжимал и разжимал руки, доставал телефон, словно хотел позвонить, но кому тут позвонишь? Кто мог помочь ему выбраться из переделки, в которую он угодил, доверившись Лайде?

* * *

Лазанью съели, бокалы покрылись жирными пятнами и следами от губ, на столе появились круглые красные следы. Мы говорили о вреде пластмассовых игрушек (Лиза), критике системы Монтессори (Сантьяго), художественной выставке в Базеле (Тамара), проблемах с бюджетом в муниципалитете Сёдертелье (Чарли), доказательствах того, что гомеопатия вообще-то работает (Ильва), и о том, каким вкусным был десерт (Рикард). К концу вечера я немного расслабилась, Самуэль справился. Я пошла в туалет, а когда вернулась, услышала голос Самуэля:

– …и у всех же есть собственное определение любви – так ведь?

Я села и похлопала его по руке, чтобы он понял, что ситуация неподходящая, не здесь, не сейчас. На такие темы можно говорить во дворе школы, когда тебе тринадцать, но мы-то уже выросли. Вопрос Самуэля повис в воздухе, возникла пауза. Тамара, так ни разу и не улыбнувшаяся за весь вечер, утверждала, что любовь напрямую связана с чувством юмора, чтобы было над чем посмеяться вместе. Чарли сказала, что для нее любовь – тягостное желание обладать человеком и контролировать все его действия. Ильва считала, что если любишь, то примиряешься с повседневностью, снижаешь требования и прощаешь партнера, потому что любовь милосердна. Рикард молчал. Лиза сказала, что в каком-то смысле любовь – это зависимость, ведь ты позволяешь себе максимально зависеть от другого человека. Сантьяго рассуждал о роли любви в капиталистическом миропорядке, что семьи необходимы для поддержания постоянно возрастающего потребления. Потом все повернулись ко мне.

– А ты, Лайде? – спросил Самуэль. – Какое у тебя определение?

– Не знаю. Но могу сказать, что те несколько раз, когда я была влюблена, мне никогда не приходилось задаваться вопросом, влюблена ли я на самом деле.

Ильва отпустила руку Рикарда. Сантьяго откашлялся. Самуэль сделал глоток из уже пустого бокала.

* * *

Мы вернулись на кухню, Лайде уже не говорила по телефону, она так и не поздоровалась со мной. Она относилась ко мне как к воздуху, кому-то, еще менее важному, чем воздух, ведь бывают же моменты, когда человеку напоминают, что воздух есть и он необходим. Но когда Лайде увидела меня, с ней ничего такого не произошло.

– Возможно, есть одно место в Бергсхамре, – сказала она. – Они перезвонят вечером.

– Ты была на втором этаже? – спросил Самуэль.

Лайде не ответила.

– Там живет человек пятьдесят.

– Больше, – добавил я.

– Вы преувеличиваете.

– Они спрашивали у тебя разрешения поселить здесь больше людей?

Лайде уставилась на Самуэля, как будто это была его вина.

– Что я должна была сказать? «Нет. Дом стоит пустой, но вам нельзя впускать никого, кто не выживет без крыши над головой»?

– Парни на балконе не похожи на умирающих, – сказал я.

– Какие еще парни? – спросила Лайде.

В первый раз за тот день она посмотрела мне в глаза.

– Парни, которые курят на балконе.

Лайде ушла с кухни. Стало тихо. Женщины за кухонным столом не могли говорить с нами. А мы с ними. За окном росла береза, ее печальные ветви раскачивались на ветру. Дом скрипел от мелких звуков, а из подвала доносились шаги и детский смех.

Новая женщина пришла из подвала с ведром, кивнула нам и стала наполнять ведро в кухонной раковине.

– No water downstairs?[52] – спросил Самуэль.

– No water – broken[53], – ответила женщина.

Вернулась Лайде. Заговорила по-арабски с женщинами за столом. Звучало это как разнос. Лайде кричала, трясла кулаком и стучала им по столу, хотя звук был не особо впечатляющим. Нихад и Зайнаб в основном молчали. Лайде закончила, покачала головой и заявила, что мы уходим.

– Что ты сказала? – спросил Самуэль по дороге в прихожую.

Лайде не ответила. Мы ушли из дома. Где-то внутри я начал понимать, что, кроме меня, Самуэлю никто не поможет.

* * *

Такси мчалось по мосту, темная вода, тяжелое небо, красные раскачивающиеся огни на лодках. Самуэль держал меня за руку, поглаживал ее, сначала было щекотно, потом стало неприятно. Я убрала руку.

– Они милые, – сказал Самуэль.

– Угу, – ответила я.

– Ты злишься?

– Нет.

– А кажется, что злишься.

– Но я не злюсь.

– Ладно. Тогда почему молчишь?