Всё, чего я не помню

Тут я подумала: почему он себя не защищает? Он что, не понимает, к чему все идет? Нервничать или хотеть прийти раньше, чтобы занять хороший столик, – вполне нормально, но кто в таком сознается? Кто скажет об этом, словно это обычное дело? Он отошел сделать заказ, я села, и, когда он вернулся, мы старались не вспоминать о новогодней вечеринке. Вместо этого мы говорили о том, что на стене в коридоре висят старые французские газеты, и он рассказал, что его отец сохранил газету, вышедшую в день его рождения, и недавно Самуэль ее нашел. В коробке, куда родители сложили памятные вещи, там же лежали пряди волос, оставшиеся после его первой стрижки, пластиковый браслет, который на него надели в роддоме, и десять обрезанных младенческих ногтей.

– Ох, – сказала я. – Ненавижу ностальгию.

– Почему?

– Есть в ней что-то липкое. Что тянет назад. Фальшивое, просроченное и… Трусливое.

– Знаешь, откуда это слово чисто этми… этно…

– Этамо… Блин, как же это называется?

– Эти…

– Этимологически.

– Точняк.

– Ностальгия. Что-то про боль, да?

– Угу. Вроде боль от невозможности вернуться.

– Вернуться как раз можно. Для этого надо просто помнить.

– У меня отвратительная память. Может, как раз поэтому мне нужны все эти вещи.

– Но ты же помнишь, кто я?

– С трудом.

Мы улыбнулись и сделали по глотку кофе. За соседний столик села дорого одетая семья с детьми. Сын лет пяти в бежевом пуховом жилете. Самуэль подался вперед и понизил голос:

– Знаешь, что надо сделать, чтобы застолбить место в чьей-то памяти?

– Наверняка есть разные способы. Думаю, хороший вариант – попытаться вызвать сильное чувство, разве нет? Мы же лучше всего помним то, что вызывает самые сильные эмоции?

– Может, и так. Но есть способ попроще.

– А именно?

– Нужно вызвать ассоциацию с привычным действием.

Самуэль начал рассказывать о детском воспоминании, ему тогда было десять лет. Он был за городом с семьей, они сидели в гамаке, было темно, звездное небо, они съели чипсы, и он сказал какому-то родственнику, скажем, дяде: «У меня что-то с зубами, потому что между зубами везде чипсы», и дядя ответил: «Нет, с твоими зубами все в порядке, смотри, у меня в зубах тоже чипсы». Он открыл рот и показал.

– И что? – спросила я.

– Я думал об этом, когда тем же вечером чистил зубы. И когда чистил зубы на следующее утро. И теперь, спустя пятнадцать лет, это все еще сидит во мне – я никогда не забуду тот бесполезный обмен репликами. И именно повторение действия заставило меня запомнить это.

– То есть если я хочу, чтобы ты навсегда меня запомнил, мне надо безостановочно трындеть о чистке зубов?

– Угу. Или попытаться вызвать ассоциацию с чем-то, что обычно делают каждый день.

– Например, с чашкой кофе?

– Точно. Кофе – хороший пример.

Самуэль осмотрелся по сторонам.

– Но вода еще лучше. Представь, что я буду у тебя ассоциироваться со стаканом воды. Тогда ты точно меня не забудешь.

– И как ты это сделаешь?

– Может, так?

Самуэль потянулся к стакану с водой, который стоял на столе перед нами, и опрокинул его на себя. Не резко, с брызгами во все стороны, а медленно, так, что мягко струящийся водопад полился по его волосам, носу, подбородку. Сложно себе представить, сколько воды помещается в стакане, пока кто-то не выльет ее на себя. Я была убеждена, что он шутит, ну, поднимет стакан над головой и остановится в последний момент. Но нет, он вылил весь стакан на себя. Хорошо одетая пара с пахнущими шампунем собаками, наманикюренными ногтями и воспитанными сыновьями уставилась на него.

– Салфетку?

– Давай.

Я принесла стопку салфеток, он вытерся, потряс головой, чтобы из уха вытекла вода.

– Ну, что скажешь?

– О чем?

– Сработало? Вспомнишь обо мне в следующий раз, когда будешь делать глоток воды?

– Посмотрим.

Я потянулась за вторым стаканом с водой, закрыла глаза и сделала глоток. Я думала о нем, мысленно попробовала связать безвкусие воды с человеком, сидящим рядом со мной в кафе. Открыла глаза и увидела его широкую улыбку.

– Ну что?

– Есть шанс, что завтра я буду тебя помнить.

* * *

Пробило двенадцать, вечеринка была вялой, друзья Лайде скучными. Сборище благоухающих парфюмом иранцев, коротышек-латиносов, уродских лесбух, татуированных студенток. Только Пантера, я и Самуэль были там, чтобы пополнить наш Банк впечатлений. Я сидел на барном стуле на кухне, когда Пантера сказала:

– Вечеринка просто отстой. Но, пожалуй, мы сможем это исправить.

Она похлопала по карману на груди.

– Схожу за Самуэлем, – сказал я и пошел на танцпол.

* * *

Мы сидели в кафе, пока не покрылись внутри коричневыми годичными кольцами от застывшего кофе. Говорили в основном о памяти, как мы помним, почему, когда. Он рассказывал, что у него есть друг с фотографической памятью.

– Это просто безумие. Он помнит все. В идеальном хронологическом порядке. Да ты же его видела, он был на новогодней вечеринке.

– Огромный такой?

– Точно. Вандад.

– У него не фотографическая память, поверь мне.

– А у тебя какая память?

– Не знаю. Думаю, хорошая. Я помню то, что нужно помнить. И не паникую, когда что-то забываю.

– А я паникую. Не знаю почему. Так было всегда. Поэтому я составляю списки.