Всевидящее око

Мы были в нескольких шагах от двери в гостиную, когда услышали, как заиграло пианино, потом раздался топот шагов и высокий смешок. Веселье! И как только оно вырвалось на свободу? Доказательство было перед нами. Лея играла на пианино кадриль, а По и Артемус маршировали по гостиной, покачиваясь в такт. И хохотали – от всей души.

– Ой, Лея, дай мне поиграть! – закричала миссис Марквиз.

Лее не потребовалось новых указаний. Она покинула свое место за пианино, подошла к брату, обняла его за талию и стала раскачиваться вместе с ним. Миссис Марквиз, с гордым видом усевшись на банкетку, с пугающей виртуозностью заиграла в ускоренном ритме танцевальную мелодию, недавно привезенную из Вены.

Я же без сюртука сидел, улыбался и спрашивал себя, кто из людей в этой комнате только что пытался убить меня.

Мелодия все ускорялась, топот ног все усиливался, и смеялись теперь все. Даже доктор Марквиз позволил себе хохотнуть и вытер глаза. Вся мрачная подоплека, имевшая место всего полчаса назад, исчезла, как по мановению волшебной палочки, и я почти поверил в то, что вся эта история в гардеробной мне привиделась.

А потом миссис Марквиз вдруг резко прекратила играть. От ее удара по клавишам по комнате ножом пролетел резкий диссонанс, вынуждая всех остановиться.

– Прошу меня простить, – сказала она, вставая и расправляя юбку. – Что же я за хозяйка! Уверена, мистер Лэндор предпочел бы послушать Лею. – Как же причудливо она произнесла имя! Страшно растянула его. – Лееее-я, сделай одолжение, спой нам!

Лея меньше всего на свете хотела петь, но, как она ни сопротивлялась, миссис Марквиз не принимала ее отказ. Она обеими руками обняла дочь и несколько довольно жестко сжала ее.

– Нам, что, умолять тебя?.. Что ж, ладно, все на колени. Нижайше просим.

– Мама.

– Может, если мы поклонимся в пояс…

– В этом нет надобности, – сказала Лея, глядя на свои туфли. – Я с радость буду петь для вас.

На это миссис Марквиз разразилась жемчужно-серебристым смехом.

– Ах, это же здорово! Должна предупредить всех вас: я всегда считала, что у моей дочери неэлегантный и мрачный вкус в музыке. Поэтому взяла на себя смелость сделать подборку из «Дамской книги».

– Я не уверена, что мистеру По…

– Уверена, ему все понравится. Правда, мистер По?

– Все, что мисс Марквиз сочтет подходящим, чтобы осчастливить нас, – сказал По, – будет благословением…

– Как я и думала! – закричала миссис Марквиз, кокетливо отталкивая его. – Все, Лея, хватит тянуть время. – Якобы шепотом – но этот шепот был слышен всем в пределах двадцати футов, – она добавила: – Ты же знаешь, что мистер Лэндор этого не любит.

Лея посмотрела на меня. Да, так же внимательно, как поглядывала на меня весь вечер. Затем поставила ноты и села на банкетку. Бросила последний взгляд на мать – прочитать его было трудно: не молящий, не сердитый, любопытный наверное. Она гадала, что будет дальше.

Затем, откашлявшись, заиграла. И запела:

О солдатах девицы мечтают!
О солдатах девицы мечтают!
Потому что их трам-пам-пам-пам
Невозможно сердца окрыляет!

Странно, что миссис Марквиз нашла эту песенку в «Дамской книге». Такого сорта произведения можно было услышать много лет назад в театре «Олимпик» на представлении с загримированными под негров комедиантами и французскими танцовщицами. Такую песенку могла бы исполнять девица по имени Магдалена или Делайла, и она была бы одета в наряд со стаусиными перьями с голубым бисером или во что-нибудь более дерзкое – например, в костюм моряка, – и щеки у нее были бы такими же алыми, как губы, и она развязно подмигивала бы густо подведенными черным глазами.

Делайла выполнила бы свою задачу ревностно. Даже галерные рабы проявили бы больше энтузиазма, чем Лея Марквиз в тот декабрьский вечер. Она сидела за пианино, прямая как палка, и руки у нее были жесткими, как оружейные стволы. Только раз, всего лишь раз пальцы поднялись над клавишами, как будто она собиралась остановиться. Но потом передумала (или за нее передумали), пальцы побежали дальше, а голос зазвучал выше.

Трам-пам-пам,
Трам-пам-пам…

Как и говорил По, у нее от природы было контральто, и ее голос поднимался высоко и, приближаясь к верхним нотам, начинал туманиться и опускаться, пока не превращался в выдохи через стиснутые зубы, почти неслышные, но, как ни странно, звучные.

Трам-пам-пам-пам-пам!

Думаю, именно в тот момент я вспомнил, как птицы Папайи пели сквозь прутья клеток. Но вот чего у меня не было – чего, вероятно, не было ни у кого, – так это ключа от клетки. Однако песенка продолжала звучать (проще было остановить прилив, чем прекратить это пение), и голос Леи перестал то и дело затихать, а ее руки словно налились энергией. Она била по клавишам, и при каждом ударе какая-то нота сбивалась… приземлялась в совсем другом размере… Да и само пианино, потрясенное такой игрой, кажется, готово было взбунтоваться. Однако Лея все пела:

Трам-пам-пам,
Трам-пам-пам…