– У моей жены нервы, – сказал он. – Такое бывает в это время года. Как видите, слегка переутомилась. Зима, холодно… Приходится сидеть взаперти… Уверен, вы понимаете.
Он кивнул, словно убеждая себя в том, что исполнил долг, затем пригласил меня в кабинет – очень узкую комнату, где витал аромат жженого сахара. Свет настольной лампы отражался в зеркале в потускневшей золотой раме. С портрета над центральным книжным шкафом хмурился Гален. В нише между двумя другими книжными шкафами висела очень старая картина высотой не более двух футов. На ней был изображен священник в черном облачении. Под ней на подушечке из несвежего вида грубой серой ткани лежала камея: казалось, портрет на ней погружен в глубокий сон.
– Скажите, доктор, кто это очаровательное создание?
– О, – с жаром произнес он, – конечно же, моя возлюбленная супруга.
С тех пор как портрет вырезали на кости, прошло более двадцати лет, но от лица той миссис Марквиз сохранилось очень мало. Пролетевшие годы буквально выпарили его, поэтому круглые жизнерадостные глаза портрета соотносились со своим нынешним эквивалентом так же, как тесто – с хлебом.
– Она недооценивает свою красоту, правда? – сказал доктор. – Никакого
– Широта ваших интересов, доктор, впечатляет.
– О, просто так работает мой старый котелок. Во всех направлениях, таков мой
– Буду рад взглянуть.
– Серьезно? – Он улыбнулся мне, как будто поверил. Должно быть, я стал первым, кто отреагировал на это предложение. – Что ж… Но она не… А знаете, прошлым вечером я, кажется, сам просматривал ее, лежа в кровати. Принести?
– Конечно.
– Вы уверены?
– Конечно! Я даже готов сопровождать вас, если вы не возражаете против моего общества.
У него отвисла челюсть. Он протянул руку.
– Это стало бы… большой честью. Для меня это счастье.
Да, капелька доброты сотворила с доктором Марквизом чудеса. Помню, как звонко стучали его каблуки, когда мы поднимались по лестнице, – этот звук эхом разносился по всему дому. Хотя дом, по сути, был маленьким. Все, что происходило в одной комнате, становилось достоянием обитателей всех остальных помещений.
И это означало, что сидевший в столовой Артемус может отслеживать все наши действия и точно узнает, в какой момент мы окажемся на лестничной площадке второго этажа. Но узнает ли он и еще кое-что? Что его отец забыл прихватить с собой свечу? И что нам предстоит довольствовать светом от ночного фонаря, закрепленного высоко на стене маленькой спальни? В этой странной выстывшей стерильной комнате были видны лишь настенные часы (остановившиеся на двенадцати минутах четвертого) и очертания простой латунной кровати без постельного белья и покрывала, только с матрасом.
– Комната вашего сына? – спросил я, с улыбкой поворачиваясь к доктору Марквизу.
Он подтвердил.
– Как ему повезло, – сказал я. – Можно отдохнуть от сумятицы кадетской жизни.
– Между прочим, – сказал доктор, почесывая шею, – Артемус живет здесь только на каникулах. Это делает ему честь. Однажды он мне сказал: «Папа, если я собираюсь стать кадетом, то и жить должен как кадет. Не бегать домой к мамочке и папочке каждый вечер – это не пристало солдату. Я должен жить так же, как мои товарищи». – Доктор Марквиз похлопал себя по груди и улыбнулся. – Сколько мужчин может гордиться тем, что у них такой сын, а?
– Мало.
Он снова наклонился ко мне, и я снова ощутил запах лука.
– Вы не представляете, мистер Лэндор, как мое сердце… радуется, когда я вижу, каким он вырос. Нет, он не моего склада. Он рожден вести за собой людей, это любому понятно… Да, но мы ищем монографию, не так ли? Сюда, пожалуйста.
Спальня доктора Марквиза была в конце коридора. Он остановился… сделал движение, будто собирался постучать… потом опустил руку и прошептал:
– Я только что сообразил, что моя супруга отдыхает. Пройду тихонько, на цыпочках, а вы подождите меня здесь, ладно?
– Конечно, доктор. Делайте, как считаете нужным.