Всевидящее око

По несколько мгновений наблюдал за мной, затем подался вперед и, опершись локтями на колени, прошептал в темноту:

– Лэндор…

– Да?

– А что, если бы она вернулась? Завтра? Что бы вы сделали?

– Я сказал бы: «Здравствуй».

– Нет, не увиливайте от ответа, вы и так зашли далеко. Вы простили бы ее? Сразу?

– Если б она вернулась, я сделал бы гораздо больше, чем просто простил бы. Я бы… да…

Он проявил достаточно деликатности, чтобы не продолжать. Но поднял эту тему чуть позже в тот же вечер. Тихим от благоговения голосом он сказал:

– Я верю, что она вернется, Лэндор. Я верю, что мы создаем… магнетические поля для тех, кого любим. Неважно, как далеко они… неважно, как сильно они сопротивляются нашему притяжению… в конечном итоге все равно вернутся к нам. Они ничего не смогут с собой поделать, как ничего не может поделать с собой Луна, вращаясь вокруг Земли.

И я сказал… единственное, что пришло мне на ум:

– Спасибо вам, мистер По.

* * *

Одному Богу известно, как мы выжили при таком недосыпе. Я мог хотя бы вздремнуть на следующее утро, а вот По должен был вставать на рассвете. Думаю, ему удавалось поспать не более трех часов. Сон, если у него возникала потребность в моем юном соратнике, приходил к нему и овладевал им. В некоторые ночи ловил его на полуслове. Голова По падала, веки опускались, мозг гас, как огонь свечи… зато стакан никогда не выпадал из руки, и он мог проснуться через десять минут, бодрый и готовый закончить свою мысль с того места, где остановился. Однажды ночью я сидел в качалке и увидел, как он заснул на полу прямо во время чтения «К жаворонку». У него отвисла челюсть, голова склонилась на мой башмак. Возникла дилемма: разбудить его или оставить лежать?

Я выбрал второй вариант.

Свечи к тому моменту догорели, огонь угас, ставни были закрыты… в темноте было тепло. «Все эти разговоры, – подумал я, – служат топливом». Опустил взгляд на его голову, на растрепавшиеся волосы – и вдруг осознал, что в последнее время стал строить свое времяпрепровождение вокруг… вокруг По; во всяком случае, вокруг вот таких моментов. Они стали частью моего мысленного календаря, и я завишу от них, как человек зависит от смены времен года, или от необходимости запирать заднюю дверь, или от своей кошки, которой обязательно нужно каждый день понежиться на солнышке.

По проснулся через двадцать минут. Сел, протер глаза. С блеклой улыбкой оглядел комнату.

– Вам снились сны? – спросил я.

– Нет. Я думал.

– Вот как?

– Я думал, что было бы здорово, если б мы могли покинуть это дьявольское место. Вы, я и Лея.

– А зачем нам его покидать? – спросил я.

– О, здесь нас больше ничего не держит. Я испытываю любви к академии не больше, чем вы.

– А Лея?

– Она последует за Любовью, разве не так?

Я не ответил. Но не смог сделать вид, будто и сам не подумывал об этом. Или что не думал – с того момента, когда обнаружил стихи Байрона на крышке сундука, – что кадету четвертого класса По было бы лучше отдаться в другие руки.

– Ну, ладно, – сказал я. – И куда бы мы поехали?

– В Венецию.

Я вопросительно изогнул бровь.

– Почему бы не в Венецию? – продолжил По. – Там понимают поэтов. А если человек не поэт, Венеция сделает из него поэта. Клянусь, Лэндор, если б вы провели там полгода, вы писали бы сонеты и эпические поэмы Петрарки белыми стихами.

– Я согласен просто проводить досуг под лимонным деревом.

По заходил по комнате.

– Мы с Леей поженились бы – а как же? Нашли бы какой-нибудь старый особняк, один из тех, что так замечательно ветшают в предместьях типа парижского Сен-Жермена, и все вместе жили бы там. Вот как здесь, с закрытыми ставнями. Читали бы и писали… Вели бы бесконечные разговоры. Создания Ночи, Лэндор!

– Что-то уж больно мрачно звучит, – сказал я.

– О, преступления никуда не денутся, старина, не бойтесь. В Венеции их масса, и у преступного мира есть своя поэзия, своя страсть! Американские же преступления – сплошная анатомия. – Он решительно рубанул рукой воздух. – Да, мы должны отсюда уехать.

– Вы забыли одну вещь: нашу работу.

Ведь оно никуда не делось, расследование, как бы сильно мы ни старались игнорировать его. И По, по сути, приветствовал возвращение к нему больше, чем я. Помню, его глаза горели алчным огнем, когда он спросил, видел ли я тело Боллинджера. Ему очень хотелось знать, как оно выглядело.

Я ответил, что тело, когда я его видел в последний раз, лежало на кованой кровати в палате Б-3 в госпитале Вест-Пойнта. Ледяная буря замедлила его разложение: кожа практически не посинела, а если смотреть только на голову, можно решить, что перед тобой чуть ли не живой человек, чего никак нельзя было сказать о Лерое Фрае. Однако Боллинджер все же мертв и точно так же выпотрошен, хотя, по большому счету, полоса на его шее глубже, края отверстия в груди более неровные, а кости раздроблены сильнее.

И черная корка крови в промежности, почти скрытая еще набухшим пенисом. Понять суть этого сложно. Человека, совершившего такое, ни в коем случае не назовешь безразличным. У него был какой-то глубоко личный мотив.

Повествование Гаса Лэндора

23