Вскоре я обнаружил, что лестничная клетка Северных казарм погружена в почти непроглядную темноту. Пробираясь на ощупь, я споткнулся и, возможно, скатился бы кубарем, если б не ухватился за изгиб погашенного настенного светильника.
Держась за перила, я преодолел оставшиеся ступеньки без происшествий. Когда рука нащупала дверь, меня остановило ужасное предчувствие. Возникло твердое ощущение, что там кто-то есть – прячется во мраке.
С фонарем мне, возможно, удалось бы развеять свои страхи. Увы, лишенный способности видеть, я получил свидетельства только от других органов чувств, которые, компенсируя нехватку зрения, крайне обострились, причем настолько, что я услышал тихий, глухой, короткий звук, какой издают часы, завернутые в вату. В то же мгновение во мне укрепилось отчетливое и неистребимое впечатление, что за мной наблюдают – отслеживают так же, как зверь примеривается к добыче в глубине джунглей.
«Он убьет меня». Во мне угнездилась эта ясная мысль. И в то же время я не смог бы ответить, кто вызвал у меня этот страх и почему он желает мне зла. В той непроглядной темноте мне оставалось только ждать своей Судьбы – с отчаянием, которое может испытывать только приговоренный.
Стояла долгая и настойчивая тишина; я всем телом привалился к двери – и тут почувствовал, как шею спереди обхватила чья-то рука и принялась сдавливать ее; другая же пристроилась сзади.
Должен добавить, что вовсе не сила сжатия, а неожиданность нападения сделала меня беспомощным и неспособным на какое-либо сопротивление. Тщетно, да, тщетно я боролся – пока руки не исчезли так же неожиданно, как появились, и я с резким криком упал на пол.
Лежа на спине, я смотрел на босые ступни, сияющие призрачной бледностью в инфернальной темноте. Сверху вкрадчиво прозвучал насмешливый голос:
– Ну ты и баба…
Тот самый голос! Мерзавец Боллинджер – он еще издевается надо мной!
Он постоял еще несколько секунд, тяжело дыша. А затем пошел к лестнице, оставив меня в состоянии почти абсолютного возбуждения и – признаю это – всепоглощающей ярости. Такие удары, такие оскорбления, мистер Лэндор, должны быть отомщены в стремлении к высшей Справедливости. Запомните мои слова! Однажды настанет день, когда лев будет сожран ягненком – когда охотник станет добычей!
Мое Аристотелево триединство[82], вероятно, под угрозой, мистер Лэндор, так как я вижу, что забыл упомянуть о последних словах Артемуса, сказанных мне. Когда я уже стоял в коридоре, услышал от него, что он хочет познакомить меня со своей сестрой.
Повествование Гаса Лэндора
16
В общем, это
Должен сказать, что из всего рассказа По меня заинтересовала та часть, которую рассказчик изложил без особой риторики… часть, к которой я то и дело возвращался. Таинственные фразы, которыми обменялись Артемус и Боллинджер:
«Ты сблизился с Фраем больше, чем кто-нибудь из нас…»
«Не могу поверить, что я был ему ближе, чем ты…»
Все эти «сблизиться», «ближе»… Я вынужден был спросить себя: а что, если эти двое веселых парней говорили о буквальном расстоянии? Шутили, подразумевая, как близко они находились к мертвому телу Лероя Фрая?
Читатель, ты когда-нибудь видел, как ведет себя отпущенный с цепи орангутан? Такая картина встает перед моими глазами, когда мы заходим в столовую. Представь, как сотни голодных молодых людей в молчании маршируют к своим столам. Представь, как они по стойке «смирно» стоят у своих мест, ожидая двух коротких слов: «По местам!» Прислушайся к громкому гулу, который поднимается к потолку, когда они набрасываются на еду в оловянных мисках. Чай выпивается горячим, хлеб заглатывается огромными ломтями, вареная картошка раздирается руками, как падаль, куски говядины исчезают в мгновение ока. Все это сопровождается рычанием орангутана, и неудивительно, что здесь так часто, как нигде, завязываются драки – всего лишь из-за свинины и патоки. Поражает одно – как еще эти звери не сожрали столы, стулья, на которых они сидят, а потом не стали охотиться на буфетчиков и смотрителя столовой.