Всевидящее око

Остальная часть дня прошла в бесплодном изучении наук – алгебры и сферической геометрии, ни одна из коих не являет собой серьезного стимула к развитию моих познаний. Ко всему этому следует добавить перевод нудного отрывка из «Истории Карла XII» Вольтера. К середине дня мне так хотелось отвлечься, что я даже позволил себе писать стихи. К сожалению, смог сочинить не более нескольких строчек, так как меня одолевали воспоминания о другом стихотворении, надиктованном невидимым Присутствием, о котором я уже упоминал.

Мрачные размышления были прерваны звуком камня, ударившегося в окно. Вскочив со стула, я открыл раму. И каково было мое изумление, когда я увидел внизу, во дворе, Артемуса Марквиза!

– Ты – По, да? – крикнул он.

– Да.

– Давай к нам сегодня вечером. В одиннадцать. Номер восемнадцать в Северных.

Не дожидаясь ответа, он пошел прочь.

Больше всего меня поразило то, как громко Марквиз огласил свое приглашение. Как-никак, старшекурсник приглашает салагу принять участие в незаконном мероприятии после отбоя… Все это он произнес à gorge déployée[72]. Могу лишь высказать предположение, что статус сына одного из членов преподавательского состава академии наделяет его (во всяком случае, в его восприятии) определенным иммунитетом к репрессиям.

Не буду, мистер Лэндор, перегружать вас подробностями хитростей, посредством которых я покинул казарму вскоре после отбоя. Ограничусь тем, что два кадета, делящие со мной комнату, заснули очень быстро, и благодаря этому, а также легкой походке и сообразительности я предстал перед обитателями помещения номер восемнадцать в Северных казармах за несколько минут до назначенного часа.

Как я обнаружил, все окна в комнате были завешены одеялами. Из общей столовой были тайком принесены хлеб и масло, а из офицерской – картошка, на чьем-то гумне отловили курицу, в саду у фермера де Койпера набрали корзину красных, в крапинку, яблок.

Естественно, будучи единственным допущенным салагой, я стал объектом любопытства, хотя один из присутствовавших обратил всеобщее внимание на то, что своего одобрения на это он не давал. То был кадет первого класса Рэндольф Боллинджер из Пенсильвании, и он не упускал любой возможности подколоть меня.

– Ну-ка, Папаша! Поговори с нами по-французски.

– Эдди, мальчик мой, не пора ли тебе в кроватку?

– Кажется, всем пора на pot de chambre[73]. (Едва ли мне нужно напоминать вам о том, что pot при произнесении по-французски созвучно с моей фамилией.)

Поскольку никто не последовал его примеру, я сначала не понял, почему он на меня так взъелся, и только потом по некоторым намекам догадался, что он – сосед Артемуса по комнате. Из этого я сделал вывод, что он сам себя назначил стражем круга общения Артемуса и выполняет эту обязанность с рвением Цербера.

Если б я мог быть самим собой, мистер Лэндор, я заставил бы этого Боллинджера ответить за насмешки. Однако, помня о своем долге перед вами и академией, был вынужден прикусить язык. Остальные – и я говорю об этом с облегчением – были настроены на то, чтобы загладить грубость Боллинджера. Я связываю это в значительной степени с Артемусом, который проявил неподдельный интерес к моей скромной истории. Узнав, что я публикуемый Поэт – не могу сказать, что я по своей инициативе выдал эту информацию (также под большим нажимом пришлось огласить мнение миссис Сары Джозефы Хейл[74], которая сочла нужным восхвалить фрагмент моей поэзии как пример выдающихся дарований), – в общем, узнав о моем Призвании, он тут же потребовал публичного чтения. Что оставалось делать, мистер Лэндор? Только согласиться. Если честно, то единственная реальная трудность состояла в том, чтобы подобрать произведение под стать случаю. «Аль-Аарааф» слишком заумен для непрофессиональной аудитории, к тому же не закончен; что до «Тамерлана», то я заслужил высокую похвалу за заключительную строфу, однако было очевидно, что здесь подойдет что-нибудь попроще. И я решился на эпиграмму на сержанта Локка. Тут же я узнал, что за годы службы в академии этот офицер со злыми глазами не раз писал докладные на кое-кого из присутствующих – в том числе и на Артемуса. Так что они на ура приняли мои вирши (сочиненные прямо там, на месте – признаюсь в этом, рискуя показаться хвастуном).

Он выше для тысяч людей,
Чем однофамилец-философ[75]:
Тот – гений по части идей,
А этот – по части доносов[76].

Это спровоцировало смех и одобрительные возгласы. Меня всячески хвалили и потребовали пасквилей на других офицеров и преподавателей. Я старался как мог и даже рискнул перевоплотиться в самые яркие объекты насмешек. Все пришли к единому мнению, что особенно хорошо мне удался профессор Дэвис, а когда я спародировал его привычку наклоняться вперед и орать: «То есть как, мистер Марквиз?!» В общем, вы никогда не слышали такого восторженного рева.