Всевидящее око

– Я искренне надеюсь, что вы желаете мистеру По скорейшего выздоровления от его болезни, – сказал Хичкок.

– Он уже идет на поправку.

– Рад это слышать.

– Передам ему, что вы справлялись о нем.

– Да, прошу вас, передайте, – сказал Хичкок. – Пожалуйста, передайте ему, что я справлялся о нем.

Когда мы прощались, выходя из квартиры суперинтенданта, капитан задержал мою руку чуть дольше необходимого и с нескрываемым скепсисом посмотрел на меня.

– Насколько мне известно, мистер Лэндор, здесь, в Пойнте, ни один из членов преподавательского состава, ни один кадет или офицер никогда не обнаруживал склонности к сатанизму. И каким образом, по-вашему, мистеру По удастся найти то, что всегда ускользало от внимания остальных?

– Да просто никто никогда не искал, – сказал я. – И никто не смотрит на мир так, как По.

* * *

Я взял за правило после разговора с Хичкоком навещать тело Лероя Фрая в академическом госпитале. Не знаю, почему. Оглядываясь назад, думаю, я проверял себя. В последние дни доктор Марквиз начал впрыскивать в тело нитрат калия, химическое соединение, используемое для сохранения ветчин и колбас. Результаты были налицо: тело день ото дня становилось зеленее, в палате одуряюще пахло испорченным мясом. И везде – мухи, снедаемые вожделением.

Той ночью мне приснился Лерой Фрай, однако был он в гораздо лучшем состоянии, чем на самом деле. Петля все еще оставалась у него на шее, но дырка в груди исчезла, и одет он был не в серый мундир, а в офицерский голубой. В одной руке держал кусок угля, в другой – клетку с голубоглазыми птицами, и когда заговорил, его голос зазвучал пением птиц. «Я не скажу», – пели они снова и снова. Откуда-то сзади послышался другой звук: какая-то женщина пела надтреснутым голосом. На фоне всего этого забили барабаны Вест-Пойнта, а когда я проснулся, биение было у меня в груди, и в полумраке еще просматривались образы из моего сна.

Все это, Читатель, пустяки. Я упоминаю о них только для того, чтобы показать, с какими проблемами столкнулся, пытаясь выспаться. В те дни сон доставался мне в тяжелом бою и легко улетучивался, и с тех пор я задаюсь вопросом, не было ли мое пребывание в Вест-Пойнте непрерывным переходом от сновидений к бодрствованию, от бодрствования к сновидениям, без перерывов. И без обозначения пределов.

* * *

На следующее утро, когда я проснулся, меня ждала записка. Подсунутая под дверь. ББез приветствия, без подписи… но я понял, от кого она, едва увидел ее. Он мог бы написать ее левой рукой, и я все равно понял бы.

Мистер Лэндор. Я сделал одно важное открытие.

И двумя дюймами ниже, более мелким, но не менее торопливым почерком:

Могу я прибыть к вам домой? Завтра?

Повествование Гаса Лэндора

14

7 ноября

Когда-то, Читатель, я и сам впервые увидел этот дом. Так что могу представить, каково было впечатление По, когда он в воскресенье днем шел ко мне. Сначала нужно перебраться через ручей, дважды. Потом вы видите под сенью тюльпанного дерева тонкую квадратную дымовую трубу, сложенную из голландского кирпича, а под ней – крышу из старомодной серой черепицы, забирающей под себя фронтоны с обеих сторон. Дом не такой большой, как кажется издали, – двадцать четыре фута в длину и шестнадцать в ширину, без крыльев. Лиана винограда добралась почти до самой крыши. Дверного звонка нет, нужно стучать. Если никто не встречает, чувствуйте себя как дома.

Что По и сделал: вошел, будто меня там и не было. Уверен, им двигало не хамство, а настоятельное желание увидеть дом. Не знаю, почему мое обиталище так манило его, но если какой-то кадет решает сделать тебя центром своего внимания в воскресенье – в единственный день за всю неделю, когда он может воспользоваться своей свободой, – ты не должен расспрашивать его.

Он перемещался короткими отрезками от одного предмета к другому, трогал жалюзи, касался нитки сушеных персиков, замер перед страусиным яйцом, висевшим в углу рядом с трубой. Не один раз он был готов задать вопрос, но его отвлекало что-то, чего он не ожидал увидеть и что считал нужным срочно рассмотреть.

Гости в моем доме бывают редко, но я не припомню никого, кто так внимательно изучал его внутреннее убранство. Из-за этого я чувствовал себя неуютно. Поймал себя на том, что мне все время хочется извиниться за запущенный вид или объяснить значение того или иного предмета.

«Раньше, мистер По, в этих горшках росли цветы. Моя жена была специалистом по выращиванию гераней и анютиных глазок. А этот вытертый ковер? Это я своими башмаками затоптал такую красоту. Окна всегда украшали муслиновые гардины, и да, у этой лампы матового стекла был итальянский абажур, но он порвался, и я уже забыл, как…»