Всевидящее око

А потом, как мне кажется, произошло финальное чудо. Земля над нами даже не дрогнула. Не была поднята тревога, ни один кадет не был выдернут из сна. Ничто не изменило обычный распорядок дня академии. При первых проблесках рассвета, как и в любое другое утро, армейский барабанщик вышел на сборную площадку между Северными и Южными казармами и по сигналу офицера по личному составу стал бить в барабан, и этот звук ширился и расцветал, пока не разнесся над Равниной и не достиг всех ушей – кадетов, офицеров, солдат.

Пока я не увидел, как бьют в барабан, я не понимал, насколько сильно устал. Когда я слушал барабанную дробь из своего номера в гостинице мистера Коззенса, для меня это всегда звучало как внутреннее пробуждение; может, как пробуждение совести. Но на остаток этой ночи совесть задержала меня здесь, в караульном помещении Северных казарм, где я коротко доложил о событиях капитану Хичкоку, а потом как можно тщательнее все это записал. Почти все.

Это были последние записи, что мне предстояло передать Хичкоку, и он принял их со всеми подобающими церемониями. Сложил пополам и спрятал в кожаный футляр, чтобы в должное время передать полковнику Тайеру. Затем кивнул мне, что следовало бы понимать как «хорошая работа». После этого мне ничего не оставалось, как отправляться в гостиницу.

Однако у меня был один вопрос. Один, но я должен был получить на него ответ.

– Полагаю, доктор Марквиз?..

Капитан устремил на меня вежливый и ничего не выражающий взгляд.

– Не понимаю.

– Тот, кто сказал вам, где мы. Я подозреваю, что это был доктор Марквиз. Так?

Он покачал головой.

– Боюсь, нет. Дорогой доктор так и сидел у ледника, когда мы пришли туда. Стонал и скрежетал зубами и ничего толком объяснить не мог.

– Тогда кто?

На лице Хичкока появилась тень улыбки.

– Сезар, – ответил он.

Что ж, если б я не был в тот момент так взбудоражен, возможно, догадался бы сам. Я задавался вопросом, почему буфетчик оказался на Равнине в такой поздний час. Но разве мне могло прийти в голову, что Сезар – такой любезный, такой обходительный – и есть тот самый агент, которому было поручено следить за Артемусом Марквизом? Что, проследив его до ледника, а потом, увидев там меня и доктора, он отправился прямиком к командиру и поднял тревогу?

– Сезар, – сказал я, хмыкнув и почесав в затылке. – Да, капитан, вы непостижимы…

– Спасибо, – ответил он с характерной для него иронией.

Однако в нем поднималось нечто иное, совсем не ироничное, нечто, что требовало выхода.

– Мистер Лэндор, – сказал Хичкок.

– Да, капитан?

Наверное, он решил, что если отвернуться, то сказать это будет легче, однако для него это все равно оказалось пыткой.

– Хочу отметить, что если… если крайние обстоятельства данного дела заставили меня… Скажу иначе: если я когда-либо из-за несдержанности усомнился в вашей… в вашей честности или компетенции, я… я очень…

– Спасибо, капитан. Я тоже прошу прощения.

Дальше мы пойти уже не могли, потому что неизбежно поставили бы друг друга в затруднительное положение. Так что просто кивнули. И пожали руки напоследок. И расстались.

Выйдя из караульного помещения, я увидел, как барабанщик отбивает подъем. Из казарм доносились первые звуки, возвещающие о наступлении нового дня. Парни скатывались с матрасов, хватали форму. Все начиналось сначала.

* * *

Выбравшись из ледника, миссис Марквиз предприняла поразительный шаг: она не прилегла. Груз скорби вынуждал ее сохранять вертикальное положение. Она отказалась от сопровождения и с какой-то известной лишь ей целью бродила по территории. Когда двое кадетов третьего класса возвращались с дежурства, к ним обратилась женщина в серой монашеской рясе и с похожей на оскал улыбкой на лице и спросила, не могли бы они помочь ей «поднять детей». Это займет всего минуту, заверила она их.

Однако речи о том, чтобы в ближайшее время поднять тела, не было. Предстоял многодневный труд. А пока нужно было заняться другими делами. Работа – таков был ответ доктора Марквиза на скорбь. Перед подачей заявления об отставке он еще в официальном статусе напоследок перевязал раны кадету четвертого класса По. Измерил пульс молодому человеку и объявил, что тот потерял не больше крови, чем при медицинском кровопускании.

– Возможно, это даже пошло ему на пользу, – сказал доктор Марквиз.