Всему свое время

Новый день Артура начался точно так же, как и тысячи других, безвозвратно канувших в прошлое… Утренний туалет, завтрак, дочь… В этот раз губы явственно почувствовали её горячий лоб. Неужели заболела? Он померил ей температуру. 38.7 по Цельсию. Высокая. Уже есть сухой кашель. И заложен нос. Потом попросил её высунуть язык и заглянул в горлышко – гиперемия. Послушал лёгкие спереди и со стороны спины и осведомился, что дочь ела. Он стал, на всякий случай, пальпировать ей животик, убедившись при этом, что, к счастью, на теле дочурки нет пятен и сыпи. Всё, что он сейчас делал, было привычным для него, ведь с самого её рождения он внимательно наблюдал, как она растёт и прибавляет в весе, правильно ли идёт вскармливание и закаливание, сделаны ли вовремя все необходимые прививки…

Будучи не в состоянии остаться с дочерью, поскольку работа ждала его, он робко постучал в соседнюю комнату, откуда, как всегда, доносилось мирное похрапывание:

– Доброе утро, тётушка Агата… Прости… у Мэрилин жар…

Мгновенно вскочив, в своей, украшенной золотыми дракончиками, розовой шёлковой пижаме на худом теле и кружевном ночном чепце на коротко остриженной голове, та бросилась в спальню к малышке. Оказалось, накануне вечером, в ветреную погоду, они много гуляли и Мэрилин, скорее всего, надышалась холодного воздуха… Вздохнув, он дал тётушке необходимые указания по уходу за ребёнком и стал собираться на работу…

…Ещё один день в больнице, наполненный страданиями больных, их отчаянной битвой за жизнь, и убитых горем родственников, оказавшихся, волею судеб, над пропастью безысходности.

Кевин, освещённый ровным, мягким потоком света, идущим от потолка с трещинкой, сдвинув брови и отрешённо уйдя мыслями внутрь себя, даже не отреагировал на вошедшего в палату Артура. Его отчужденный от всего мира взгляд был устремлен ввысь, и он беззвучно шевелил сухими губами, словно пытаясь проникнуть в прошлое и вновь вспомнить былые дни безмятежности и жизненные победы. Его душа была погружена во мрак, а боль её была так безгранична, что казалось, не было ей конца.

– Доброе утро, мистер О’Брайен. Как вы себя чувствуете сегодня? – спросил Артур и стал сосредоточенно изучать показания мониторов. Этим утром они оказались тревожнее, чем вчера.

– Здравствуйте, доктор, – ответил тот. – Говорят, с врачом необходимо быть откровенным. Так знайте, что сегодня мне ещё хуже, чем накануне…

– Вчера вас навестил психотерапевт. Вы удовлетворены беседой с ним? – осведомился Артур.

– Что вы, доктора, можете мне предложить? – бросил Кевин слабым голосом. – Цепляться за жизнь до конца? А когда наступит этот конец? Я бы ещё, пожалуй, пожил… Но не так… Мне не нужна такая жизнь. Знаете, я бы подал прошение о смерти… Но ведь его никто не удовлетворит в нашей стране!

Артур сразу понял, что встреча пациента с психотерапевтом не принесла ровным счетом никаких результатов.

– Говорят, есть такой закон в Швейцарии… он это разрешает… Но как туда попасть?

– О чём вы говорите, мистер О’Брайен? – Артур сделал вид, что не понимает пациента. Даже несмотря на то, что подобная беседа уже имела место вчера.

– Я говорю об умерщвлении из милосердия. Ну будьте же гуманны. Представьте, например, что я ваш домашний питомец, к слову – собака, любимая всеми и давно ставшая членом семьи. И она внезапно тяжело заболевает. Что вы будете делать? Молча смотреть на её страдания, если шансов на выздоровление нет? Или избавите её от страданий? Конечно же, избавите. Я вас прошу как отец. Помогите мне! Об этом никто не узнает и вас никто не осудит. Ибо акт человеколюбия благороден и возвышен. Мне лишь нужно спокойно и гарантированно покинуть этот мир. И только. Обратного пути уже нет. Я не стану «овощем» и не буду пускать слюни. Я хочу, чтобы вы уважали мое решение… Пожалуйста!

Артур видел как сильно тот ощущает свою обречённость. Она была во всём, и в мыслях, и в словах, и во взгляде. На мгновение он попытался представить, как в подобной западне воля заживо похороненного человека борется со страшной реальностью.

– Моя задача – облегчить ваши страдания, не больше, коли я не могу излечить вас. Кто я такой, мистер О’Брайен, чтобы лишать кого-то жизни? Кто дал мне это право?

– Вы говорите о праве? А вы подумали о моем праве на человеческое достоинство? – зашептал он в унынии, точно так же, как в отчаянии утопающий хватает на воде соломинку. – Не верьте тому, кто говорит, что жизнь – это какой-то высший дар и человек не вправе распоряжаться тем, что ему якобы не принадлежит…

– Но это бесчеловечно! Это чистое убийство! Меня не этому учили в университете. Врач, по определению, не может желать смерти больному. Мы должны любить наших пациентов, сострадать, сопереживать их состояние вместе с ними…

– А миллионы абортов, которые врачи совершают. Это ли не убийство? Ведь у тех женщин могли родиться здоровые дети!

– Я не делаю абортов, мистер О’Брайен…