Всемирный следопыт, 1931 №05 цвет

Мургабцы не доехали до Суфи-Кургана двенадцати километров. Только двенадцати. Попали в засаду. Отстреливались. Были обезоружены. Золотоискатель пытался бежать. Его ранили и схватили. Не попался только таджик. Он шел пешком, сильно отстал, услышал стрельбу и бежал. После многих бед и лишений, много дней спустя, ему удалось вернуться на Пост Памирский.

…В юрте Тахтарбая, кружила сверлящая нас мысль: «Что сейчас происходит с Мургабцами»… И ее незаметно перебивала другая: «…Осман… где Осман, что с ним?»…

Юдин упрямо спрашивал Тахтарбая, и в ответ Тахтарбай молчал. В хитрых глазах его Юдин ловил насмешку. И когда, наконец, Тахтарбай, сказал нам, что мургабцы убиты, мы поняли: он сказал правду. Но нам казалось невозможным поверить этому. А Тахтарбай лениво и самодовольно добавил, что вся банда сейчас осаждает Суфи-Курган. Позже мы узнали, что на заставе в этот день было всего семь пограничников. Закирбай находился в числе осаждавших заставу.

21

Зауэрман хочет зарезаться. Он прямо нам шепчет об этом. Он почти бредит — старик Зауэрман.

— Надо склянку найти… какую-нибудь склянку… помоги мне найти. Будет хуже… они издеваться над нами будут… я знаю.

— Замолчите! — сердитым шепотом злится Юдин.

Зауэрман дрожит, умолкает и опять начинает шептать.

Зауэрман рассуждал логичнее нас, но жизненного инстинкта у нас было больше.

22

Попробуйте представить себя убитым. Если вы здоровы и полны сил, вы тотчас убедитесь, что в вас возникнут только зрительные представления. Произойдет как бы раздвоение личности. На экране воображения вы увидите себя, свое тело: руки, ноги, голову, туловище, лицо, все то, что вы видите, смотрясь в зеркало. Увидите человека, который есть вы. У вас бесконечные возможности варьирования внешних деталей: вы можете придать этому видимому вами человеку любую позу, окружить любой обстановкой, отнять у него руки, ноги, выбирать любые физические признаки, которыми в человеческом представлении характеризуется мертвое тело, труп.

Но как бы вы ни углублялись в размышления на эту тему, всегда у вас будет мысленный экран, на котором вы будете видеть себя очень конкретно. И напротив: никакими усилиями вы не сможете представить себя не мыслящим. Все ваше представление об исчезновении мысли будет лежать в плоскости вашего разума, зависеть от степени его остроты и останется голой абстракцией. Вы можете тысячу раз повторить «мысли нет, ее не будет, когда я умру, будет пустота, отсутствие мысли», но вот эту отрицательную категорию вы и не сможете себе представить.

В юрте Тахтарбая я хотел одного: чтоб короче был момент ощущения физической боли. Этого ощущения я боялся. Никакого другого страха у меня не было. Мучило сознание невероятной глупости того, что преждевременно исчезнуть я должен от случайности. Не окажись басмачей в этой именно точке земного шара, где в четыре часа двадцать минут, такого-то дня находился я — я бы продолжал жить еще десять, тридцать, может быть сорок лет.

Затем выростала какая-то корыстная «биографическая» обида, что вот я вижу эти горы и этих людей, воспринимаю, обмысливаю, анализирую всю обстановку, а вот умру — и никому не передам этого знания, никто ничего знать об этом не будет.

23

От юрт, по единственной тропе вниз цепочка всадников. На километр один от другого. Живой телеграф. Каждая весть — движение в цепочке. Скачут от одного к другому. Быстро доходят вести. «Узуыкулак» — длинные уши.

Тахтарбай уехал к цепочке.

В кочевке тишина. Мужчин мало, большинство — в банде. Женщины в арче пасут скот, и по своим юртам — готовят пищу мужьям и братьям. Каждую минуту могут мужчины вернуться из банды.

Странно перебирать такие слова: пятилетка, строительство, литература, трамваи… сверкающий на солнце красный лак трамвайных вагонов… улицы сходятся углами, на углах продаются газеты. Все это есть. …Нас нет сейчас. Погребены. Над нами века и пространства. Почему еще есть на этом шаре, который зовется Землей, такие места, где человек мертв, даже когда ожесточенно стучит его сердце, и волнуется напряженная мысль. Ведь через десять-пятнадцать лет, такого как здесь вот, сейчас — уже не будет. Нас нет. Ничего вокруг нет. Бездонное небытие. Неправда что сидит кумган, что — блеяние овцы, что солнце…

А быть мы должны. Все сделать, но прорыться как кроты, сквозь эти пласты на поверхность. Потому, что есть ум, есть силы, есть кровь. Все включить в круженье того, что есть там наверху, что борется за перепашку таких вот темных трущоб, где вот этих людей земля носит и кружит как пустую зияющую могилу.

И сейчас мы работаем… Ступень за ступенью — завоевывать инициативу, или хотя бы отмануть басмачей видимым ее призраком. Как мизерны эти ступени. По крохам отнимать у несчастья украденную им удачу. Своим поведением вызывать в басмачах только те из ассоциаций, которые уводят от них мысль о том, что нас можно убить.

Эта работа требует тонкости…

(Продолжение в следующем №)

Юрий Геко Урал — Москва на собаках

Рис. Николаева

Это было почти двадцать лет назад. Роальд Амундсен делает доклад в Лондоне.