Всей землей володеть

Перерубленное саблей лицо его внушало ужас, он хрипел от ярости, брызгал слюной — ничто, казалось, не могло утолить его ненасытную и неистребимую жажду мести. Рвался солтан, с трудом удерживаемый верным слугой Йоширом, на Русскую землю, мечтал он повстречаться в поле, сойтись в смертельной дикой рубке с кровным своим врагом — сакмагоном Хомуней. Сколько страсти и огня вложил бы он в удар острой харалужной сабли! Хищно выискивал степной ястреб добычу.

...Всеволод едва успел вывезти из Переяславля в Киев молодую жену и дочь. Анна тряслась от страха, липла к нему, князь вёз её, усадив на коня впереди себя, чувствуя, как дрожит её упругое юное тело.

— Арсланапа — враг моего отца и твой враг! — говорила она дорогой. — Я боюсь его! Он злой! А хан Осулук — старый лис. Хитрый, коварный. Никто никогда не знает, что у него на уме.

Анна уже неплохо говорила по-русски, правда, иногда никак не могла подобрать нужного слова и, смеясь, щёлкала пальцами.

...Наскоро собирали братья Ярославичи дружины и полки. Примчался на подмогу со смолянами и молодой Владимир. Хмурым сентябрьским утром выступили русские рати, конные и пешие, через Днепр на Левобережье. Стан они разбили на речке Альте неподалёку от Переяславля.

За рекой видны были шатры, юрты, слышался рёв верблюдов, скрип несмазанных телег. Раскинулся в Заречье огромный половецкий лагерь.

Князья мрачнели, обозревая с вершины прибрежного холма неисчислимую вражью рать.

Изяслав как старший пригласил братьев и бояр на совет в свой шатёр, поставленный на круче над самой излукой.

В полном боевом облачении, сняв только шеломы с кольчужными бармицами, расселись трое князей друг против друга на дорогих коврах. Рядом с ними расположились сыновья и воеводы.

— Самый час обдумать, как быти. Мыслю, на правое крыло стану я с киянами, — молвил Изяслав. — Чело пущай брат Всеволод займёт со Владимиром и смоленской дружиною, левое же крыло — тебе, брат Святослав. У реци и повстречаем ворогов.

— И тако и будем стоять, покуда половчане стрелами нас, яко зайцев, не перебьют?! — с раздражением выпалил Святослав, багровея от гнева. — Нешто[252] не разумеешь — в степь идти надоть! Как на торчинов ходили!

Хоть и учил Святослав сыновей своих терпению, сам не утерпел, не выдержал, не просто возразил он сейчас Изяславу — слушать отныне не хотел его более!

Изяслав сразу как-то потускнел, потерял уверенность, смешался.

— Как же быти? — спросил он, беспокойно оглядывая своих бояр.

— Не горячись, брат, — вполголоса обратился к Святославу Всеволод, старающийся, несмотря на то что именно его земли грабили половцы, сохранить хладнокровие и рассудительность. — Мы сторожи наладим, не нападут сыроядцы внезапно. Готовы отразить их будем.

Но Святослав ни с кем уже не желал советоваться.

— Ты, Изяславе! — гремел он. — Не разумеешь вовсе дела ратного! Выдал пешцам своим щиты худые да брони ржавые! Скуп стал без меры! Тебе ль учить мя топерича?! Чую, не бывать мне с вами, братья, удачи. Иду со дружиною в Чернигов!

Всеволод пытался удержать Святослава, но тот, резко оттолкнув его длани, быстро встал и вышел из шатра. Примеру его последовали сыновья, за ними направились черниговские бояре, после покинули великокняжеский шатёр и переяславцы. В одиночестве остался сидеть на кошмах изумлённый и вконец растерянный Изяслав.

— Не к месту, не ко времени замыслил, брат, — с горечью говорил Всеволод Владимиру, когда они, проверяя посты, неторопливо объезжали прибрежные холмы и овраги. — Что теперь делать, ума не приложу.

— Но как же так, отче? Скажи, почто стрый Святослав столь гневлив был?! Почто безлепицу[253] такую баил?! Будто в степь топерича нам идти надоть?! И почто рати порешил увести?! — в недоумении, разводя руками, забросал отца вопросами Владимир.

Всеволод ничего не ответил. Хмуря чело, он лишь недовольно пожимал плечами.

«Воистину, никогда не знаешь, откуда гром грянет», — думал он.

Святославова рать, стоящая на левом крыле, снялась с места и, гремя доспехами и оружием, повинуясь приказам воевод, под гудение труб и барабанный бой повернула в сторону Чернигова.

Владимир, выбежав на вершину высокого кургана, тяжело дыша, с негодованием смотрел вслед уходящим воинам.

Кто-то ласково положил руку ему на плечо.

Обернувшись, молодой князь узрел воеводу Ивана.

— Иване, почто тако?! — спросил Владимир, указывая на черниговцев.

— Почто? А пото как Святослав себя да Чернигов свой превыше всей остальной Руси ставит. Горд не в меру.

...После ухода черниговцев в войске Изяслава и Всеволода воцарились уныние и подавленность. Воеводы даже не выслали вовремя сторожи, и когда незадолго до заката из-за реки вылетели половецкие стрельцы, обрушив на лагерь руссов тучу калёных стрел, дружины дрогнули. За стрельцами, рассеявшимися по полю, с диким, оглушительным воем-суреном лавиной понеслась вся половецкая конница. Бой разгорелся уже в ночной темноте, при свете факелов и костров.