Всей землей володеть

— А ты що ржёшь, полоротая?! Ступай-ка баньку истопи! — прикрикнула на девку боярыня.

Вскоре уже вымывшиеся и переодевшиеся в чистое паробки сидели за столом в горнице.

Боярыня, подперев кулаком румяную щёку, расспрашивала Авраамку:

— Куды ж ты топерица, отроце?

— За отцом вослед, в списатели подамся.

— Талан у его, попы бают, — усмехнулся Славята. — Далеко парень пойдёт.

Авраамка покраснел от смущения и потупился.

— Ну що ж, талан — енто добро. Талан тя и прокормит. А потом, кто его ведает, как поворотит, — вздохнула боярыня, глядя на икону и крестясь.

Авраамка, отложив ложку, сотворил то же.

Глава 31 СТРАХИ И МОЛИТВЫ ГЕРТРУДЫ

Нещадно хлеща коня, Хомуня галопом мчал по мёрзлому ноябрьскому шляху, петляя между присыпанными свежим снегом грядами прибрежных холмов. Внизу, под кручами, ярился и клокотал непокорный Днепр.

За спиной остались маленькие речушки (их он проскакивал сходу), сёла, деревеньки, жители которых, упреждённые о половецком набеге, срывались с мест и спешили упрятаться в окрестных лесах.

Короткий отдых, привал; конь с запавшими боками, весь в пене, жадно пьёт студёную речную воду, и снова неистовая скачка — только ветер свищет в ушах да отчаянно бьётся сердце в груди.

Наконец, впереди показался Киев со свинцовыми куполами церквей и изузоренными киноварью кровлями боярских теремов. Высоко в хмурое небо вдавались золотые кресты, проплывали перед взглядом Хомуни верха сторожевых бойниц и башен. Его встретили люди из Изяславовой дружины, велели сойти с коня и следовать к дому воеводы.

Молодой Путята Вышатич, порывистый и резкий в движениях, ходил, звеня боднями, взад-вперёд по горнице. Был он в дощатой броне, на поясе в тяжёлых ножнах висел меч. Булатные пластины на груди отражали яркое пламя свечей в серебряных подсвечниках, висящих повсюду на стенах.

— В силе тяжкой идут поганые Правобережьем, — говорил срывающимся голосом Хомуня. Перед глазами его всё плыло и кружилось после неистовой многочасовой скачки.

— Деревни жгут, городки сторожевые. Обирают землю. Ведаю: сил ноне много у тя под рукою, воевода. Мыслит великий князь воевать Ростислава, идти на Тмутаракань. Так вот, думаю — с Ростиславом успеется. Не повести ли рати, комонные и пешие, на поганых, на Искала? Недовольно ли волкам рыскать по земле нашей?!

— Тебе ль советовать?! — рявкнул Путята. — Вот хожу здесь, не знаю, чё и деять. Князь-от в Турове ноне, на полюдье, как на грех. Оно бы и лепо — выступить на поганых. Коли побьём их — тогда слава, честь. Но вдруг, не приведи Господь, что не так? Приедет великий князь, спросит: «Почто рать сгубил? Рази ж я тя, Путята, супротив половцев посылал?» Что отвечу?

— Воевода, они не сожидают отпора. Думают, как в Переяславле будет. Даже сторожей не выставляют, — устало прохрипел Хомуня. — Налететь надоть. И пешцам в топоры ударить. Богатую добычу возьмёшь, полон освободишь. Дело верное.

Путята молчал, в задумчивости ходил по горнице, потом вскинул голову и, супясь, коротко отрезал:

— Пойду, скажу княгине, тысяцкому. Ты здесь побудь, пожди.

Он быстро вышел за дверь.

«Токмо б задницу свою прикрыть! Тьфу! — в сердцах сплюнул Хомуня. — Ну и воевода!»

...Великокняжеский столец пустовал. Гертруда сидела слева от него, скрестив на груди руки. Сейчас она казалась жалкой, перепуганной, с надеждой и отчаянием смотрела она на лица бояр, на Путяту, на тысяцкого Коснячка, на четырнадцатилетнего Святополка. Она не знала, что и как делать.

Говорил Путята, как всегда, осторожный и скользкий:

— Может, сперва сторожу наладим, выведаем?

— Хомуня — верный человек, воевода. Он сакмагон князя Всеволода, хорошо знает степь, — возразила, покачав головой, княгиня.

— Надо идти, Путята, — раздался звонкий, дрожащий от волнения голос юного Святополка. — Подумай, сколько награбил Искал! Сколько у него сребра в возах, рухляди разноличной, злата!

Гертруда недовольно поморщилась.

«Этому только золото да серебро подавай. И в кого такой сребролюбец выдался?! — с презрением подумала она о Святополке. — Недавно вон перстень с голубым камнем самоцветным выцыганил, припрятал».

Воевода и бояре как-то разом замолкли, вопросительно уставясь на великую княгиню.

Гертрудой овладел страх. Она поняла: предстоит принимать нелёгкое решение, сейчас, здесь, немедля! В мыслях прокляла Изяслава — надо ж, укатил на своё полюдье! Будто не ведает, что творится вокруг!

Стараясь придать голосу твёрдость, она промолвила, до боли в пальцах стиснув подлокотники кресла:

— Велю выступать. И комонным, и пешцам. И да благословит вас Всевышний на труд ратный!

Бояре поднимались со скамей, отвешивали Гертруде поклоны, она сидела бледная, тяжело дыша, сейчас особенно сильно ощущая своё одиночество и беззащитность.

Когда они вышли, она разрыдалась, вытирая слёзы шёлковым платком.

...Вечером бесшумной тенью скользнула Гертруда, закутанная с ног до головы в монашеское одеяние, в ропату к отцу Мартину. В ропате она долго стояла на коленях, шепча по-латыни молитву.