Всей землей володеть

И я, грешный, пришёл в ту пору к Антонию со Льтеца. Жили мы в пещерках утлых, ходы глубокие прокопав в горе. Тамо и кельи вырыли в нишах, и трапезную содеяли. Помог Господь. Так, в молитвах мирных, некоторое время прошло. Отец Никон — он службу правил. Потянулись понемногу люди к обители нашей. Единожды пришли к нам двое знатных. Один — Иоанн, сын воеводы Яна Вышатича, второй — Ефрем-грек, евнух. Его ты знать должен, княжич. Может, помнишь: матери твоей он в переяславских хоромах прислуживал. После перевели Ефрема в Киев. Там присматривал он за бабинцем, в милости был у княгини Гертруды. Толковый сей евнух, умница, богослов. Наскучила ему, видать, служба в тереме княжом. И вот решил он из мира уйти, посвятить жизнь служению Господу. Ну, отец Никон, как положено, совершил над Ефремом и Иоанном обряд пострижения. Прознали о том в теремах княжеских и боярских. Шум поднялся. Разгневался князь Изяслав, послал в монастырь наш ратников оружных. Силою уволокли они Иоанна в дом родительский, к отцу с матерью. Ефрему тоже досталось, едва ноги унёс.

Хорошо, княгиня Гертруда, хоть и латинянка, заступилась за нас, сирых. Вспомнила, как в родной её Польше из-за гонений на монахов встань учинилась кровавая. Смилостивился князь Изяслав. Иоанна воротил в обитель. После стал Иоанн сей, в иночестве Варлаам, игуменом печерским, но недолго был. Перевёл его великий князь в Дмитровский монастырь. В Печерах же игуменом Феодосий стал. Муж вельми крепкий духом.

— А Антоний? Он что, не игуменствовал вовсе? — удивлённо спросил Владимир.

— Антоний, отроче, жизнь в молитвах проводит, в пещерах Дальних. А игуменство — енто ить хлопоты о земном. Далёк от сего Антоний. И, окромя того... Толковня[220] сия меж нами, княжич, должна остаться. Чур, никому ни слова! — Иаков выразительно приложил перст к устам. — Феодосий — сторону князя Изяслава держит, прославляет его в молитвах. Грамоты не раз ему слал с наставлениями в истинной вере. Антония же в княжеском терему не любят. Не забыли, как он Ефрема с Иоанном в монастырь принял.

— А ты, Иаков? Почто из обители уходил? — продолжал настойчиво расспрашивать учителя Владимир.

Иаков горестно вздохнул.

— Не ушёл бы николи[221]. Да наставника моего, отца Никона, князь Изяслав невзлюбил. Монастырь не тронул, внял жениным советам, но на его голову гнев свой излил. Опосля тех событий с Иоанном да Ефремом велел Никону убираться из Киева в Тмутаракань. Ну, отец Никон меня с собою взял, но по дороге в Переяславле оставил, у князя Всеволода, отца твоего. С той поры семье вашей я и служу, чем могу.

Слушая Иакова, Владимир хмурился. Выходит, мирская жизнь и монашеская, что бы там кто ни говорил, одна от другой неотделима.

Хотелось юному княжичу самому побывать в Печерах, но было не до того. Вокруг него в княжеских хоромах кипела обычная будничная суета, и она целиком захватывала, затягивала в свой крутой круговорот и старого, и младого.

...Владимир давно уже уяснил себе, что в великокняжеском тереме первенствует княгиня Гертруда. В любом деле, важном или неважном, её слово было главным. Дядя Владимира, князь Изяслав, держался всегда тихо и побаивался своей властной и решительной супруги. Жена вертела им, как хотела, сквозь пальцы, правда, глядя на юных рабынь-наложниц и позволяя мужу держать в Василёве и в Берестове чуть ли не гаремы, как у сарацинского[222] халифа. Но порою в Изяславе внезапно просыпался властелин, он начинал гневаться, кричать и перечить княгине, тогда Гертруда сильно обижалась и подолгу отсиживалась у себя в покоях, писала в свой знаменитый псалтирь с миниатюрами очередную молитву, просила Господа о прощении за грехи и терпеливо ожидала, когда муж снова станет тихим и послушным. Из троих сыновей своих она любила паче других младшего, Ярополка, к Владимиру же относилась равнодушно и старалась вовсе не замечать его.

Единожды за обедом Владимир рассказал о встрече с Антонием. Каково же было изумление паробка, когда, выслушав его, княгиня Гертруда звонко расхохоталась.

— Божий человек! — молвила она, с трудом сдерживая смех. — Босой, как нищий ходит, грязный, а у самого золота побольше, чем у нас, в пещерах запрятано. Даже вымыться не желает! Фу!

Гертруда наморщила острый нос.

— На Афон-горе возле Царьграда жил долго Антоний, у ромейских мнихов и перенял обычаи многие, — заметил Изяслав.

— Ещё байт он, будто Бог среди нас обитает, — вступил в беседу Святополк. — Мол, наверху-то, на небесах, и несть[223] ничтоже[224]. То для простоты, дабы людям понятней было, придумано.

— Ересь экая зловредная! — ахнула Гертруда, отвесив Святополку подзатыльник. — Чему чад княжьих учит! Не верьте ему, ложь это! Чтоб не смели больше с ним знаться!

Она погрозила отрокам перстом с ярко накрашенным красным ногтем, а после, вдруг улыбнувшись, сказала, глядя на Владимира:

— А ты всё сильней на своего отца, князя Всеволода, похож становишься.