Всей землей володеть

Приехавший сорвал с головы шелом и волчью прилбицу. Две тугие русые косы упали на плечи, глаза засветились лукавой сероватой голубизной.

— Господи, Роксана! Княгиня! — Рында, раскрыв от изумления рот, застыл в дверях.

— Пусти, дяденька! Покажусь стрыю, — весело тряхнула головой Роксана.

Слегка подтолкнув растерянного стража, она едва не бегом через сени на подклете[284] вознеслась на верхнее жило.

В горнице топились печи, трещали охваченные огнём дубовые кряжи. Роксана, не раздеваясь, нырнула в мягкое глубокое кресло, обшитое серским[285] шёлком. Всеволод, в долгом, до пят, кафтане синего бархата, в мягких арабских туфлях с загнутыми кверху носками, неторопливо прохаживался по горнице. Говорил, бросая на молодую княгиню короткие настороженные взгляды:

— В этакий холод. В лесу вон деревья трещат, а ты... одна, без гридней... без охраны... Обморозилась, поди... И что мне с тобой делать? Как только Глеб позволил!

— Буду я его слушать! — Роксана фыркнула и расхохоталась. — Захотела, отъехала! По подружкам, по родному граду, по отцу соскучилась!

— Ты кольчугу сними. Чай, не во вражеский стан попала, — съязвил Всеволод. — Тоже мне, поленица-молодица! А если бы половцы наскочили? Ищи потом тебя, в степи! Ветер, стужа!

Князь зябко поёжился.

— В этакую непогодь-то?! Да ни единого путника от самого Переяславля не повстречала! Замёрзла, оно тако. Но то не беда. Отогреюсь в хоромах.

Руками в чёрных кожаных перщатых рукавицах она стала тереть нос и щёки. Оглядела себя в медное зеркало, успокоившись, промолвила так же весело и задорно:

— Ничего. Нос, уши целы, не отморозила.

Челядинка поставила перед ней чашу с горячим сбитнем. Роксана медленно, маленькими глотками стала пить.

Всеволод смотрел на неё, замечал вздымающуюся под панцирными пластинами грудь, невольно любовался писаной красавицей, и всплывали, в который уже раз, в памяти его те девы из прошлого, такие же прекрасные, живые, задорные, кружащиеся в быстром хороводе.

Роксана выпила сбитень и тогда только стянула рукавицы. Дыханием согрела озябшие тонкие долгие персты. Белые длани её легли на подлокотники.

— Глеб в Переяславле? — глухо спросил Всеволод.

— Да. Батюшка велел ему оставить Новгород. Будем охранять тя, княже, от поганых. Как-никак, а Переяславль — сторож на краю Дикого Поля.

— Сторож?! Ничего себе сторож! — процедил сквозь зубы Всеволод. — Да Переяславль мало в чём Киеву или Чернигову уступит! Сама это знаешь! Вижу, широко распростёр орёл крылья.

— О чём ты? Не уразумела. — Роксана вопросительно уставилась на изменившегося в лице, сразу, в один миг ставшего каким-то сердитым и колючим Всеволода.

— О батюшке вашем говорю. Да, впрочем, что с тобой тут. — Князь устало отмахнулся. — Значит, Глеб Переяславль занял. А Олег — Ростов. А Давид — Новгород. Что ж, не поскупился Святослав, щедрой дланью сыновьям волости раздарил.

Он постучал костяшками пальцев по столу.

И снова он засмотрелся на Роксану, очарованный её прелестью, снова вспоминал тех дев, и на миг показалось ему, что вся прежняя его жизнь была пуста и не нужна, что суть самого существования человеческого на Земле — достичь этой красоты, добиться её, прикоснуться к ней. Ибо только в ней — спасение от невзгод, от тягот, только она способна подвигнуть на великие свершения!

Был миг, который мог разом перевернуть, переменить в корне всё будущее князя Хольти, но прошёл он, пролетел, как искра огня, как обжигающее перо неуловимой сказочной жар-птицы, столь быстро, стремительно, что не успел, не смог ухватить он его.

Роксана, прервав молчание, заметила:

— Тихо здесь у тя. Непривычно. У князя Святослава во всякую пору на дворе красном шум стоял, веселье. А сейчас... Словно и не тот терем, не те палаты. Ну, пойду, бронь сниму.

Она соскочила с кресла и, позвякивая доспехами, поспешила в бабинец.

Всеволод молча посмотрел ей вслед и отвернулся. Внезапно возникла в голове у него шальная мыслишка; сощурившись, он с опаской огляделся по сторонам, словно кто мог эту мысль подслушать.

«А если её задержать, запереть в покое, взять под стражу? Послать к Глебу и велеть ему убираться из Переяславля?! И гонца в степь — в стаи хана Осеня, отца Анны. И к Арсланапе, на Донец. Помогут, не откажут! Постращают Глеба. И снарядить тайного посла в Переяславль, к боярам Орогасту и Станиславу, сыну Туки. Эти — за меня. Взбаламутят посадский люд. Испугается тогда Глеб. И правильно: пусть уползает в свой Новый город! Но тогда... Что же, война, рать? Святослав не простит!»